Вырубили, а она не вырубается!

Давление, видимо…

И поперло в «Ветерок» дерьмо: и прет, и прет, и прет, и прет!

И как же много…

Как будто не только дерьмо «Ветерка», не только поганых химиков какашки, но и все, чем гадили здесь во все прошедшие века вплоть до легендарного Мамая-Бабая, стало в обратку возвращаться, грозя всех к чёртовой матери затопить.

Унылую и зловонную картину представляло собой в те дни ИТУ 4/12-38: парящие пахучие массы черной маслянистой жидкости с частыми вкраплениями чего-то плавающего сверху разлились от края до края зоны; вздымаемые вконец обнаглевшим ветром, мятежные волны бились в бетонную стену с надписью: «Ближе чем на пять метров не подходить!», хотя впору было исправлять на «Не подплывать!».

И эх, если бы мороз, и чёрт бы с ним, но на беду в те роковые дни вновь случилась оттепель, невольно заставлявшая вспомнить недоброй памяти ночь с тринадцатого на четырнадцатое ноября сего, последнего года.

Воспоминание о прошлом и размышления о настоящем были горьки и неутешительны. Невольники «Ветерка» предавались им не сидя привычно на корточках в кругу единомышленников с наполненной чифирем кружкой мира, а лежа на шконках в тупом безмолвном одиночестве.

Оставленный Хозяином на хозяйство новый зам по фамилии Хлюпин, в полной мере ей соответствовавший, решил перестраховаться и объявил особый режим содержания, когда никакого передвижения по зоне нет, кроме как для приема пищи.

Вот и валялись одуревшие от сна зэки на своих шконках, не имея ни малейшей надежды на торжественную встречу Нового, двухтысячного года.

Хотя и прежде не особо отмечали этот праздник на зоне, и если кто в новогоднюю ночь когда не спал, то уж точно пробкой от шампанского в потолок не стрелял. У заключенных свои, личные праздники: дачка с воли, свидание с родственниками, а еще лучше – с «родственницей», и праздников праздник – УДО, условно-досрочное освобождение, которого все ждут, но редко кто дожидается.

Что же касается известной всем амнистии, то заключенные «Ветерка» со своими статьями под нее практически не подпадали.

Но то была простая череда лет, смена цифр, километраж человеческой истории, а такой, как этот, Новый год раз в тысячу лет случается, это ведь везение великое, что твоя личная жизнь с таким редким событием совпала, а тут сиди, и не просто сиди, а еще и лежи.

Зато расформированному, но пока еще не распущенному 21-му отряду посчастливилось, хотя о каком счастье можно говорить, если навстречу Новому году идешь по уши в дерьме?

Три дня и три ночи – 28, 29 и 30 декабря – обиженные «Ветерка» сражались с разбушевавшейся стихией, не жалея живота своего, и в первую очередь – живота, потому что трое суток ничего не жрали.

Правда, не потому, что не было, а потому, что не хотелось.

Уж на что бывший 21-й был привычен к виду и запаху этого непременного продукта человеческой жизнедеятельности, не один год пребывая с ним в непосредственном контакте, что, кажется, принюхались, пригляделись, притерпелись, но то одного стошнит, то другого наизнанку вывернет, а особо впечатлительных приходилось по щекам хлестать.

Предпринятые бывшим «очком» беспримерные усилия по затыканию дыр, из которых дерьмо хлестало, как в годы последних пятилеток нефть на Самотлоре, на исходе третьих суток стали давать свои положительные результаты: 31 декабря 1991 года фекальные массы прибывать перестали, уровень их упал и стабилизировался до приемлемого: где было по шейку – стало по грудь, где было по колено – сделалось по щиколотку.

В половине девятого вечера Жилбылсдох объявил шабаш, чушки вернулись к себе, умылись, переоделись, а самые прыткие даже успели поспать, хотя какой сон, когда на носу такое событие.

Сбор был объявлен на одиннадцать, но многие от нетерпения раньше начали подсасываться. Местом встречи Нового года, нового века и нового тысячелетия был выбран сарай, где хранились метлы, березовый пруток для них и кое-какой другой инвентарь, – тот самый сарай, в котором когда-то на обиженных отрабатывали свои анатомические удары оглашенные ниньдзя.

Праздничное мероприятие не было санкционировано начальством, но бывшему 21-му санкции не требовалось – для всех, и в первую очередь для начальства, все еще продолжалась ликвидация аварии.

Сарай стоял на окраине зоны в низинке, вокруг и в нем самом держалась вонючая жижа, но хитрые на выдумку петухи устроили для себя насест – возвышение из веников, можно сказать холм или даже гору, закатили наверх здоровенный пень-колоду и, постелив на этот импровизированный праздничный стол газетку, выложили какую-то снедь.

Не было у обиженных елки или хотя бы елочной мишуры, и про Деда Мороза со Снегурочкой никто не вспоминал, не ожидалось и боя кремлевских курантов, потому откуда же в сарае куранты, то бишь телевизор или хотя бы радио? Зато были у Жилбылсдоха часы «Командирские», точно показывающие не только секунды, минуты, часы, день недели и месяц, но, что особенно важно, – год! Весь год на циферблате тех часов в специальном окошечке стояли две девятки, означавшие последний год двадцатого века. Жил говорил, что часы эти подарил ему один вор в законе, выпущены они были специально небольшой серией для находящихся в заключении таких же, как и тот, уважаемых воров. Много раз обиженные в то окошечко заглядывали и столько же раз рассуждали и спорили, появятся в нем в новогоднюю ночь два нулика или нет. Многие были уверены, что часы сломаются, потому как они на это не рассчитаны, а, к примеру, Хомяк утверждал, что там нарисуется шиш – с маленькой буквы шиш, кукиш то есть: вот вам, мол, новый век и новое тысячелетие!

И когда собрались все вокруг праздничного стола, усевшись кто на метлы, кто на ведра, кто на носилки, Жилбылсдох снял часы с руки, чего не делал даже когда умывался, и для всеобщей видимости и утверждения истины положил на самую середину пня.

Были все, за исключением пребывающего в санчасти Почтальона. Новый Хозяин приказал открыть двери лечебного учреждения всем без исключения, и туда без промедления кинулись все без исключения симулянты, а первым, конечно, Почтальон.

Не было также Коли-Васи, который возился со своим трактором, не желая в новый век и тысячелетие ремонт переносить, но обещая до Нового года успеть с сюрпризом. Коля-Вася так и сказал: «Успею с сюрпризом!»

Да, не было еще трех однажды вышеупомянутых чурок, срок заключения которых закончился, и они вышли на волю без всякой охоты, оглядываясь и спотыкаясь.

Летевший к концу как ошпаренный, в последние свои часы двадцатый век сделался вдруг томительно-долгим и неподвижно-тягучим – даже секундная стрелка еле-еле по циферблату ползала.

Глядя на свои «Командирские» прощальным взглядом, Жилбылсдох громко и протяжно вздохнул. Этого он никогда не делал и у других не приветствовал, а если слышал вдруг, то предупреждающе объяснял: «Не вздыхай – лучше не станет». А сейчас, услышав вздох бригадира, многие с удовольствием его примеру последовали.