Лейтенант Шарп. Странно, но ничего удивительного в этом он не обнаружил. Звучало, может быть, непривычно и даже смешно, но не дико. Ричард Шарп, офицер? Мысль запала в голову, и выгнать ее оттуда не получалось. Он попытался убедить себя в том, что такое невозможно – по крайней мере, в британской армии. Но мысль не уходила. То, что было невозможно там, представлялось вполне возможным здесь, в армии Полмана, который и сам был когда-то сержантом.

– Вот зараза! – вслух выругался Шарп, и какой-то верблюд рыгнул ему в ответ.

Восторженные крики солдат приветствовали смерть одного из псов. Где-то неподалеку кто-то играл на причудливом индийском инструменте, перебирая длинные струны и исторгая из них печальные, заунывные звуки. В британском лагере солдаты, наверное, пели бы, здесь же никто не пел. Люди были голодны, хотя голод никогда еще не мешал человеку драться. По крайней мере, Шарпа он не останавливал. А раз так, то эти голодные солдаты могли драться, и им нужны были офицеры, а от него требовалось только подняться, пойти в палатку Полмана и стать лейтенантом Шарпом, мистером Шарпом. Он не сомневался, что был бы хорошим офицером. Гораздо лучшим, чем, например, Моррис или любой из молодых лейтенантов полка. Из него уже получился хороший сержант. Чертовски хороший сержант. И Шарпу это нравилось. Его уважали. И не только из-за нашивок на рукаве. Не только потому, что он подорвал мину в Серингапатаме. Он заслужил уважение тем, что хорошо делал свое дело, был тверд и справедлив. А главное – он умел и не боялся принимать решения. Да, ключ был именно в этом. Ему нравилось принимать решения, нравилось то уважение, которое приносила ему эта решительность, и Шарп вдруг осознал, что всю жизнь искал и добивался именно уважения. А каково было бы вернуться в приют с галунами на мундире, золотом на плечах и саблей на боку! Вот такого уважения он хотел. Уважения ублюдков из приюта на Брухауз-лейн, которые говорили, что ему никогда не подняться, что он ничтожество, которые пороли его за то, что он был никем, уличным подонком. Да, вернуться туда было бы здорово! На Брухауз-лейн! Он – в расшитом золотом мундире, с саблей и обвешанной драгоценностями мертвого султана Симоной под ручку, и они – кивающие, как утки в пруду, снимающие шляпы, пристыженные. Лучшего и не придумать. На минуту Шарп позволил себе поддаться мечте, но тут из палатки неподалеку от шатра Полмана донесся сердитый крик, за которым мгновение спустя последовал выстрел.

Все замерло на миг, как будто выстрел положил конец пьяной драке, затем Шарп услышал чей-то приглушенный смех и стук копыт. Лошади прошли довольно близко и растворились в темноте.

– Назад! Вернись! – крикнул кто-то по-английски, и сержант узнал голос Маккандлесса.

В следующий момент он уже сорвался с места.

– Назад! – снова крикнул Маккандлесс, и за криком последовал второй выстрел.

Полковник взвыл, как пес, которого огрели плеткой. Теперь кричали уже несколько человек. Игравшие в карты офицеры бежали к палатке Маккандлесса, за ними неслись телохранители Полмана. Шарп обогнул костер, перепрыгнул через спящего на земле солдата и вдруг увидел одинокую фигуру человека, спешащего в противоположном направлении. Незнакомец держал в руке мушкет и шел, пригнувшись, как будто хотел остаться незамеченным. Шарп без колебаний рванулся к нему.

Обнаружив преследователя, беглец ускорил шаг, но быстро понял, что скрыться уже не успеет, и, остановившись, повернулся навстречу Шарпу, выхватил штык и одним движением вставил его в бороздку на дуле мушкета. Сержант с опозданием увидел блеснувшее в лунном свете длинное лезвие, белый оскал зубов и вылетевшее из темноты острие. Он бросился на землю, поднырнув под штык, скользнул по траве, обхватил чьи-то ноги, рванул на себя, и незнакомец упал, завалившись на спину. Левой рукой Шарп отбросил мушкет, локтем правой врезал в оскаленный рот. Противник попытался пнуть его коленом в пах и одновременно ткнуть пятерней в глаза, но сержант перехватил руку и впился зубами в растопыренные пальцы. Незнакомец вскрикнул от боли. Шарп сжал изо всех сил челюсти и, продолжая бить, выплюнул откушенную фалангу в перекошенную рожу.

– Ублюдок! – Он ударил еще раз и, поднявшись, ухватил скулящего врага за шиворот. Рядом уже стояли два офицера, один из них еще держал в руке карты. – Заберите у него чертов мушкет. – Незнакомец дернулся, пытаясь освободиться, но он был намного мельче и слабее Шарпа и успокоился, получив добрый пинок между ног. – Ублюдок, – повторил сержант.

Офицер с картами поднял валявшийся на земле мушкет, и Шарп, наклонившись, потрогал дуло. Оно было еще горячее – стреляли недавно.

– Если ты, дрянь, убил моего полковника, тебе не жить, – прошипел сержант и потащил пленника к столпившимся у палатки шотландца людям.

Обе лошади Маккандлесса исчезли, и Шарп понял, что именно их стук копыт он слышал после выстрела. Разбуженный шумом, полковник вышел из палатки и выстрелил в конокрадов из пистолета. Один из воров выстрелил в ответ, и пуля попала шотландцу в левое бедро. Бледный, тот лежал на земле, а склонившийся над ним Полман звал врача.

– Кто это? – спросил ганноверец, кивком указывая на пленника.

– Тот ублюдок, сэр, что стрелял в полковника Маккандлесса. Мушкет еще горячий.

Схваченный Шарпом конокрад оказался одним из сипаев майора Додда, служившим под его началом еще в Компании и дезертировавшим вместе со своим командиром. Сторожить его поручили телохранителям Полмана. Шарп опустился на колени рядом с тихо постанывающим Маккандлессом. Через минуту к месту происшествия прибыл и врач, тот самый швейцарец, с которым Шарп сидел за ужином. Склонившись над раненым, он тщательно осмотрел ногу.

– Я спал! – пожаловался шотландец. – Эти негодяи увели моих лошадей!

– Ваших лошадей мы найдем, – попытался успокоить его Полман. – И воров тоже.

– Я полагался на ваше слово! Вы обещали нам безопасность.

– Виновные понесут наказание, – твердо заявил ганноверец.

Маккандлесса перенесли в палатку и положили на тюфяк. Врач, сообщив, что кость и крупные артерии не задеты, раскрыл чемоданчик с инструментами – скальпелями, пинцетами и зондами – и объявил, что попытается извлечь пулю.

– Хотите бренди? – предложил Полман.

– Конечно нет. Скажите ему, пусть делает, что считает нужным.

Швейцарец потребовал принести еще фонарей, воды и остальные инструменты, после чего в течение десяти долгих минут искал засевшую глубоко в верхней части бедра пулю. Маккандлесс не издал ни звука – ни когда костоправ, раздвинув края раны, погрузил в нее зонд, ни когда, сменив зонд на длинный пинцет, попытался захватить свинцовый шарик. Швейцарец потел и вздыхал, а полковник лежал неподвижно, крепко зажмурившись и стиснув зубы.

– Выходит, – пробормотал наконец врач, но тут края раны сомкнулись, и ему пришлось приложить едва ли не всю силу, чтобы вытащить пулю из развороченной плоти. Наконец это удалось. Из раны хлынула кровь, и шотландец застонал.