Я, Юра Рачкевич и Коля Милов играли в карты. Впрочем, в этот раз была не игра, а так, баловство в «шестьдесят шесть», только чтобы скоротать время. Неожиданно прозвучала команда: «Встать! Смирно!» В аудиторию вошел командир роты. Благо, что как раз была пересдача карт и вся колода была в руках у Милова. Он ловко забросил ее в стол, а я рукой прикрыл листочек с записями игры.

«Конь» пристально смотрел на меня, а я чувствовал себя весьма неуютно – улика могла выдать меня с головой и своевременный отъезд оказался под угрозой. «Садись», – пробурчал Анищенко и продолжал оставаться там, где и стоял. Я глубоко выдохнул и, воспользовавшись общей сумятицей, смел листок на пол. Теперь он уже был не наш, а имена свои в табличке мы предусмотрительно кодировали.

Ротный между тем не отводил от меня глаз. Все ожидали, что он, наконец, скажет. Учитывая вербальный талант «Коня», это могло продолжаться долго.

– Во-от! – вымолвил он свое дежурное слово, и опять воцарилось молчание, через минуту следующее слово: – Бронников!

– Я! – сказал я и вскочил с места.

– Ты это… того… – Пышные усы ротного зашевелились, и это могло означать только одно – командир подыскивает нужную фразу, но у него явно это не клеилось. И вдруг ротный радостно произнес:

– У тебя дизентерия!

– Никак нет! – возразил я с облегчением.

– Ты мне это… того, – нахмурился Анищенко. Я настороженно замер. В этот раз ждать пришлось гораздо дольше, потому что следующее слово было уж очень сложным для Александра Васильевича.

– У тебя того… анализы, – вымолвил он и опять умолк. Озадаченный, я даже не решался его переспрашивать. Мои друзья с интересом наблюдали за, с позволения сказать, монологом командира роты. Видимо, ему уже надоело так много говорить, и он пробурчал:

– Со мной иди.

– С вещами? – спросил я.

– Еще как! – неожиданно быстро отозвался «Конь».

– Прощай, Андрюха, – кто-то шутя бросил мне вслед.

Было бы неверным считать, что Анищенко был туп. Отнюдь. Александр Васильевич был офицером весьма подготовленным профессионально, соображал быстро, все-таки красный диплом был им заработан честно. Ну что тут поделаешь, вербальный аппарат у него плохо сочетался с мозгами. Впрочем, это не самый страшный недостаток офицера разведки.

«Конь» привел меня в санчасть и оставил там. Если бы не близкий отпуск, я чувствовал бы себя полным счастливчиком. Однако мои худшие подозрения оправдались. За несколько дней до этого мы сдавали анализы на предмет инфекционных заболеваний, которые каждое лето терзали училище.

В результате обнаружилось, что я оказался носителем инфекции, но не больным, при этом непременно должен был быть изолированным от здорового общества. В результате меня поместили в госпиталь, где я томился в полном безделье целых две недели, когда все мои товарищи уже уехали домой.

Единственной моей заботой было избежать «телевизора», то есть колоноскопии, которой мне сразу пригрозил врач. Исследования прямой кишки эндоскопом не случилось. Видимо, это было предупреждением со стороны завотделением, чтобы я и не целился сбежать в город, тогда расплата оказалась бы неминуемой.

Через две недели я уехал домой и возвратился в училище – какое счастье! – на тот же срок позже, когда мои друзья уже тянули лямку непосильной учебы.

Отпуск прошел и не просто прошел, а пролетел, но, тем не менее, легкая грусть при расставании прошла уже в самолете, и к училищу я подходил счастливым от предвкушения встречи с моими друзьями, которые стали родными. И это не фигура речи, а так оно и было. Мои друзья по школе казались людьми, если не чужими, то живущими в другом мире, который стал мне ненужным. Их темы разговоров для меня были скучны и неинтересны, мечты и планы на жизнь – странными, цели – пустыми, а проблемы – смешными.

Я не хочу сейчас сказать, что наше армейское общество было единственно правильным, а все остальные – сплошной обломовщиной. Нет, просто изменились принципы взаимоотношений между собой, между друзьями. Друг в армии это нечто иное, большее, чем встречи и разговоры на кухне или в кафе. В казарме или в «поле» никто не мог о тебе позаботиться и помочь или даже спасти, порой в очень опасную минуту, кроме того, кто рядом, в такой же шинели и с такими же погонами, как и у тебя. Общими были проблемы, общими – трудности, не в том смысле, что похожие, но в смысле буквальном, а это сплачивает и роднит даже очень разных людей. Может, поэтому мои училищные друзья живут в моем сердце до сих пор, все такие же молодые, не убеленные сединами и еще без заслуженных боевых орденов. А в первую очередь освещают мою память те, кто погиб или просто рано ушел из жизни, отдав свое здоровье армии и Родине.

Оказывается, так приятно было просыпаться под привычный голос молочницы за окном, которая чистым колоратурным сопрано из утра в утро, ровно в 6-30, призывно кричала, почти пела: «Молоко-ооо!» Такой чудной интонации я в жизни не слышал никогда. Последний слог молочница начинала очень высоко, затем протяжно опускала его, потом вновь звонкой руладой доводила почти до самых верхних нот и вдруг обрывала, как будто внезапная икота останавливала ее пение. Потом женщина делала паузу и вновь начинала свое исполнение. Таким образом она призывала покупателей, толкая перед собой тележку с алюминиевыми флягами. Иногда и курсанты подбегали к ней, и она щедро одаривала свежим молоком. Здесь же рядом на хлебозаводе можно было разжиться еще горячими батонами.

Примерно в это время, сразу после отпуска, от нас ушел наш взводный старший лейтенант Якимов. На его место спустя некоторое время был назначен старший лейтенант Бобычев. Пробыл он у нас не более полугода. Он всячески честно старался найти с нами общий язык и через это поправить дела с дисциплиной. Увы, совесть у курсантов отсутствует начисто, и у нашего взводного ничего не получилось, однако обидное прозвище «девочка» он получить успел. Говорят, что он в новейшие времена ушёл в политику, даже стал мэром одного из областных центров.

Почти одновременно с Якимовым ушел в преподаватели легендарный «Бздынь», а его место занял выпускник девятой роты Александр Васильевич Анищенко. Он был до этого взводным и имел прозвище «Крест», но не в том смысле, который немедленно приходит на ум, а как сокращение слова «крестьянин». Почему он так был прозван, трудно сказать. Возможно, за грубые черты лица и огромные ручищи; теперь этого уже никто в точности и не помнит. Тогда же вошла в обиход сентенция: «Явление Креста на роту».

Анищенко был человеком словоохотливым и разговорчивым, но лишь в меру его тяжелого воображения. Иными словами, таковым он сам себе представлялся. Может, так оно и было, но Александр Васильевич говорил трудно, забывал слова, путал их значения, мысли его опережали язык, поэтому вся речь его состояла почти из одних междометий.

Самое часто употребляемое было: «во-от». Оно же имело много значений, порой самых неожиданных. Чаще всего курсанту приходилось угадывать эти смыслы, а «Конь», раздражаясь из-за тупоумия подчиненного, нетерпеливо мотал головой, а потом, когда собеседник, наконец, попадал в точку, радостно мычал: «Во-от!» Как наш «Конь» умудрился окончить училище с отличием, остается загадкой. Таким образом, диалог из двух фраз мог длиться до нескольких минут. Фраза, родившаяся в глубинах ума Александра Васильевича и озвученная его чугунным органом вербального общения, стала одной из самых ярких сентенций в кругах девятой роты. «Я не спрашиваю, где ты был, – откуда ты пришел?» – именно так она звучала, и всегда первым делом задавалась лицу, долго пропадавшему за пределами расположения, – впоследствии не только ее автором, но и нами, курсантами, в повседневном общении.