Она не нашла сравнения, а я подумал о пулеметах на Кремлевской стене.

– Туда нельзя. – Я распахнул дверь в булочную. – Давай сюда! Наверняка есть выход во двор.

Мы вылезли в окно. Пробирались дворами, потом через какую-то стройку. Неожиданно вышли к пустырю, обнесенному забором.

– «Площадь Революции»… – Задыхаясь, я вытер лицо рукавом. – Метро.

На станции «Охотный Ряд» было людно и шумно, в испуганном гуле голосов то и дело повторялось одно слово: «Шахтеры». Подошел поезд, мы втиснулись в вагон. Какая-то тетка (лица я не видел, лишь всклокоченный затылок) громко пересказывала события. Вспыхнула неизбежная русская склока, страстная и абсолютно бессмысленная.

– А вам говорю, мильон! А может, и больше!

– Вы, гражданка, представляете себе миллион человек? – язвительно вопрошал высокий мужской голос.

– Вас там не было! – парировала тетка.

– А я вам говорю, что на всей Лубянской площади может от силы тысяч пять поместиться. Ну семь. Ну уж никак не миллион!

– Ну, так они с других улиц перли! Вот ведь голова садовая!

– Не смейте меня оскорблять! – взвился голос до фальцета.

– Да нужно мне очень! Оскорблять его…

На середине перегона включилась трансляция в вагоне:

– Граждане пассажиры! – Мрачный голос машиниста прорвался сквозь треск динамиков. – На станции «Лубянка» высадка и посадка пассажиров производиться не будет. Поезд проследует без остановки. Повторяю…

Вагон притих, колеса настырно долбили один и тот же нервный ритм. Внезапно взвыла сирена локомотива, с этим жутким воем, усиленным и умноженным подземным эхом, мы вырвались из тьмы и понеслись мимо ярко освещенной платформы. Платформа была забита, эти люди стояли стеной.

Не сбавляя скорости, мы неслись мимо них; на платформе поднялся страшный гвалт, люди орали, размахивали руками, кто-то саданул бутылкой в окно. По стеклу паутиной расползлась трещина, с той стороны потекла какая-то пузырчатая гадость.

Мы летели мимо яростных лиц, мимо безумных глаз, мимо орущих ртов – я был уверен, если бы им удалось ворваться в вагон, нас бы просто растерзали. Сирена наконец заткнулась, состав нырнул в туннель. Вагон болтало, я дотянулся до стального поручня, мерзко теплого от чьей-то ладони. Машинист выжимал на всю железку, казалось, он тоже побаивался, что нас догонят те, со станции. Стальной перестук слился в могучий утробный гул, от вибрации пола зудели пятки; мы уже неслись, почти не касаясь рельсов – такое ощущение по крайней мере было у меня. Впрочем, похоже, не только у меня – Зина намертво вцепилась мне в руку, ее ногти все сильнее и сильнее впивались в мою ладонь. Прижав ее плотней, я зачем-то поцеловал ее в макушку, в черный монашеский платок.

Неожиданно поезд начал тормозить. Хрипло завизжала сталь, точно точили гигантскую саблю. Пассажиров кинуло вперед. Народ испуганно заохал, кто-то во весь голос коротко выматерился. Потом наступила жутковатая тишина. За окном чернел туннель в толстых щупальцах пыльных проводов. Люди начали перешептываться. Некий балагур, непременный персонаж любой группы людей, строгим баритоном произнес:

– Поезд дальше не пойдет. Просьба освободить вагоны!

Никто не засмеялся. Ожили динамики, раздался хруст, словно кто-то мял яичную скорлупу у микрофона. Машинист кхекнул и хмуро произнес:

– Поезд возобновит движение через несколько минут. Ждем сигнала.

Он прокашлялся и выключил трансляцию. Снова стало тихо. Было что-то необъяснимо гнетущее в этой тишине: люди молчали, казалось, старались не дышать, точно малые дети, что прячутся под кроватью от Бабы-яги. Впрочем, я сам был не лучше. Беззвучно сделав глубокий вдох, я прикрыл глаза и начал медленно считать от ста в обратном порядке.

Минуты через три в вагоне снова возник голос машиниста:

– Ждем зеленого сигнала. Прошу всех пассажиров сохранять спокойствие. Поезд возобновит движение, как только…

Внезапно трансляция оборвалась. И тут же, буквально через секунду, лампы в вагоне нервно заморгали и погасли. Стало темно, абсолютно темно. В этой кромешной черноте какая-то женщина рядом скорбно выдохнула:

– Приехали…

Зина притянула меня, испуганно прошептала в самое ухо:

– Мне кажется… я задыхаюсь.

– Дыши. – Я взял ее за плечи, постарался локтями отодвинуть стоявших рядом. – Глубже дыши.

В другом конце вагона мужской голос нервно потребовал:

– Ну не напирайте же вы в конце концов, честное слово! Напирает и напирает!

Кто-то крикнул:

– Тут женщине плохо!

– Господи! – заорал кто-то. – Ну сделайте что-нибудь! Она ж падает!

Поднялся гвалт, казалось, что орут все, причем все одновременно.

– Ах ты, сука! – Я услышал звон хорошей оплеухи. Вокруг меня матерились, визжали. – Отпусти меня, гад! – истошно вопил сиплый фальцет справа.

Толпа заходила, кто-то лягнул меня в голень. Я сгорбился, прижав Зину, выставил локти, пытаясь ее защитить. Там и сям включились сизые экраны мобильников, тусклые, как могильные огни, они не освещали ничего.

– Сигнал пропал! – истерично крикнул кто-то. – Был, а теперь нету!

Странным образом эта новость тут же остановила драку. Возня прекратилась, по толпе тревожно зашелестело – и у меня нет, и у меня, у меня тоже нет.

– Ты слышишь? – испуганно прошептала Зина.

– Что?

– Пол…

Я не услышал, я почувствовал. Пол едва уловимо вибрировал.

– Что это? – прошептала она.

Я рассеянно пожал плечами, вспомнив про темноту, буркнул что-то неопределенное. Решил не говорить, что мне это напоминает приближающийся поезд. Вибрация определенно усилилась, мужик рядом испуганно спросил:

– Что там зудит? Вы слышите?

– Где? Что? – раздалось со всех сторон. – Что?

Среди гомона кто-то ясно произнес слово «поезд» – и тут же все подхватили и затараторили: это поезд, поезд, другой поезд, с той станции поезд…

– Он нас не увидит! У нас же огней нет! Там, сзади, красные…

– Ему по рации передадут! У них тут везде рация!

– Какая, на хер, рация! Все сломалось к ядреной матери! Рация! Во козел!

Неожиданно ор перекрыл властный голос:

– Кончай базар! Это генератор.

– Какой? Где? Что? – заголосили вокруг.

– Аварийный генератор. Он автоматом врубается через пять минут, если движку каюк. На нем кондей и освещение…

Точно в цирковом фокусе, тут же включился свет. Человек не успел договорить, и лампы зажглись – вполнакала, мутно, но все-таки это был свет.