и сами совсем не подходите этим плебеям… круглоголовым, как их называют. У вас с ними ровно ничего нет общего.

— Нет, мисс, вы ошибаетесь, у меня с ними общее то, что я так же, как и они, люблю свободу и правду. Я удивляюсь их стойкости, их самопожертвованию, их мужеству, с какими они добиваются своего права на сносное человеческое существование.

— Однако и роялисты не менее стойки. Напротив, говорят, что они даже храбрее ваших оборванцев.

— Вы заблуждаетесь в этом, мисс… Простите, что я, во имя правды, противоречу вам. Роялисты вовсе не храбрее наших партизан. До сих пор они были только лучше вооружены. Это давало им возможность грабить каждую незащищенную ферму, каждую усадьбу, каждое селение. Вот в чем их преимущество перед нами. Но скоро колесо фортуны повернется в другую сторону, и мы рассчитаемся с Рупертом и его грабителями за все их бесчинства.

— Ах, капитан Тревор, как можете вы так отзываться о принце Руперте, словно об атамане разбойников с большой дороги!

— Он такой же гнусный убийца! Впрочем, и сам король не лучше его. Стоит только припомнить, как он поступил с несчастными сиренстерскими пленниками.

— Ах, какой вы, однако, гадкий бунтовщик! — вскричала Кларисса, смех которой доказывал, что участь сиренстерцев нисколько ее не трогает. — И что вы там ни говорите, капитан Тревор, но я не могу не называть вас ренегатом.

— Называйте меня, как вам будет угодно, мисс, — прежним равнодушным тоном произнес Юстес. — Я сделал то, что должен делать каждый честный человек. Когда он увидит, что необдуманно, по чужой ложной указке идет не туда, куда следует, он тотчас же поворачивает в другую сторону. Я так и сделал и нисколько не стыжусь этого, напротив, горжусь этим.

«Прелесть, что за прямой и открытый характер!» — думал о Юстесе Сэр Ричард, с удовольствием прислушиваясь к его правдивым ответам. То же самое думала и Сабрина, с тем лишь дополнением, что находила Юстеса вполне достойным быть мужем ее сестры. Только бы устроить эту партию!

Очевидно, Кларисса подумала, что Юстес обиделся на ее слова, и поспешила умиротворить его.

— О, сэр, — говорила она дрожащим от страсти голосом, — не подумайте, что я серьезно назвала вас так… Нет, нет, я только пошутила. Я вовсе и не думаю упрекать вас. Ведь мы, женщины, очень слабо разбираемся в политике. В особенности я не осведомлена в них, потому что нахожусь здесь совсем недавно. Как вам известно, моя родина не здесь. В действительности я совсем не знаю, какая партия права, какая — нет. Да, по правде сказать, и мало этим интересуюсь… во всяком случае, не настолько, чтобы из-за этого ссориться с друзьями, а тем более с вами, капитан Тревор. Прошу вас забыть мои необдуманные шутки, как будто бы их и не было. Забудете? Да?

Она перешла чуть ли не на умоляющий тон кающейся грешницы. Кротость и смирение его собеседницы, казалось, подкупили Юстеса в ее пользу. Он подумал, что, в сущности, у нее недурное сердце и много настоящей женственности, а если она так странно ведет себя, то это потому, что плохо воспитана и все время была у себя на родине в дурном обществе. Это побудило его пожалеть ее, и он сердечно ответил ей:

— Мне не за что прощать вас, дорогая мисс, и нечего забывать из ваших слов. По-своему вы, быть может, и правы, и не мне обижаться на вас за это.

Он и в мыслях не имел, что его дружеский тон и нечаянно сорвавшиеся с языка слова «дорогая мисс», которым он не придавал особенного значения, могут быть восприняты как доказательство наличия таких чувств, каких у него не было. Но Кларисса именно в этом смысле поняла его слова.

— Ах, как я рада, что мы остаемся друзьями! — с чисто южной пылкостью произнесла она. — А где моя перчатка? — вдруг спросила она совсем уж фамильярным тоном. — Намерены вы возвратить мне ее или предпочитаете оставить у себя?

Эти вопросы очень смутили Юстеса. Он все еще держал в руке поднятую им при танце-соло перчатку Клариссы и совсем забыл о ней. Вопросы креолки заставили его понять, что он попал в крайне щекотливое положение. Оставить у себя перчатку — значило бы выказать то, чего он не чувствовал, а возвратить ее обратно могло быть прямым оскорблением для девушки, на что он по своей натуре не был способен. Как поступить? Вдруг у него мелькнула мысль, дававшая ему приличный выход из создавшегося положения. Перчатка была очень дорогая: бархатная, вышитая золотом и мелкими драгоценными камнями.

— О нет, — сказал он, протягивая Клариссе перчатку, — оставить у себя такую дорогую вещь я не могу. Пожалуйста, возьмите ее обратно.

— Не надо, не надо, сэр! — со смехом ответила креолка, отмахиваясь от перчатки. — Благодарю за ваше любезное предложение, но, поверьте, я не настолько бедна, чтобы не быть в состоянии приобрести пару других таких же перчаток.

— Раз вы так великодушны, мисс, то я с благодарностью принимаю ваш подарок, — сказал окончательно растерявшийся Юстес, думая дать делу совсем другой оборот, чем это могло показаться его собеседнице.

— Благодарить не за что, — возразила торжествующая Кларисса. — Вы только получили должное за избавление меня от угрожавшего мне врага, ха-ха-ха!

Вдруг она взглянула на его шляпу, где еще развевались перья цапли, на которые он в Холлимиде заменил страусовые, и прибавила:

— Жаль, что вы не можете прикрепить мою перчатку к вашей шляпе. Она может испортить вид этих прелестных перьев.

Молодой капитан оцепенел. Прикрепить перчатку к шляпе — да ведь это значило бы, что нужно оставить ее там и, главное, что этим та особа, которой принадлежала перчатка, вселюдно объявляется дамой сердца владельца шляпы. Что подумает тогда Вега? Не будет ли она вправе считать его изменившим ей? Нет, этого допустить нельзя. Может быть, она изменила ему и никогда не любила его, — но что же делать? Ведь он сам искренне любит ее, и ему не