— Излагайте, — сухо приказал граф.

— Как изволите. Помните старую легенду (в скобках замечу, что сие уже наша подтвержденная фактами и документами история), в которой говорится, что король-некромант зашел в тронный зал, когда часы на Черной башне Генсена пробили полночь?

— Конечно помню. Не верю я во всю эту чушь, господин Папата, увольте.

— Странно. Вы должны сталкиваться по службе с таким количеством удивительных, мистических явлений.

— Поверьте, все они имеют вполне реальные, я бы даже сказал, до пошлости обыденные объяснения. Нет чудес в Тиронге, милейший.

— Ах, граф! Как вы заблуждаетесь. Часы на башне били полночь, и это тем более страшно, что били они тогда единственный раз за всю историю своего существования. Кстати, так толком и не известно, кто и когда пристроил их на башне… Но суть не в том: спросите любого специалиста по черной магии, и он ответит вам: башня ожила потому, что ощутила невероятный всплеск некромантской силы. Наш повелитель и предок да Кассаров был великим магом, что уж греха таить. Но до Генсена ему было далеко. Я привез вам рукописи, ваше сиятельство, но читать их сложно, язык еще архаичный. Почерк ужасный. Я лучше расскажу.

— Пожалуйста.

— Многие очевидцы утверждали, что видели тогда в столице самого Генсена. То есть описывали человека, которого можно условно считать оным. Если спросите меня, я скажу, что уверен: он явился в этот мир той страшной ночью, однако что-то помешало ему остаться здесь. Но он стремится сюда, неуспокоенная душа, первый и единственный король Бэхитехвальда.

— Зачем?

— Никто не ведает, но ведь мы можем строить предположения. Мой дед, магистр ордена кельмотов, члены которого всю жизнь посвящали изучению истории и личности Галеаса Проклятого, утверждал, что его манит Кассария. Якобы там существует Нечто, которое влечет его пуще всяких земных сокровищ. Впрочем, орден не располагал никакими серьезными сведениями на сей счет. Генсен был им не по зубам.

— Кстати, отчего вы назвали их смертниками?

— Оттого, что они ими и являлись. Рано или поздно каждый член ордена совершал героическую попытку проникнуть в башню, дабы выяснить, что она суть такое. И никто оттуда не возвращался. В течение нескольких сотен лет башня поглотила несколько тысяч людей. Последний магистр запретил продолжать сии тщетные попытки, опасаясь, что человеческое любопытство служит тайному замыслу ее создателя. Возможно, так он и собирает людские души. Многие члены ордена встали на сторону своего главы, но многие посчитали его отступником и объявили малодушным. Он-де предал всех погибших. Случился период разброда и безвременья, и долгих двадцать лет никто не занимался своими прямыми обязанностями: все больше делили власть и выясняли, кто правее. А затем ваш предшественник уничтожил кельмотов.

— Был заговор.

— Не было, ваше сиятельство.

— Не будем спорить.

— Не будем, поздно.

— Вы правы, поздно. В обоих смыслах. Хорошо, Па-пата, ответьте мне только на один вопрос, и можете ехать домой, досматривать сны.

— Я весь внимание, граф.

— Что такое Бэхитехвальд?

— Это главная тайна Генсена, ваше сиятельство, и смертным она недоступна.

— Почему-то я так и думал. Ну что же. Покойной ночи.

— Покойной ночи.

Трясясь в карете по дороге к собственному дому, достопочтенный Папата бормотал:

— Он думает, я таки могу смотреть теперь какие-то сны, кроме кошмарных. Наивный.

— Он думает, я засну, милый наивный книжный червь, — шептал граф, изучая свитки, вытащенные по его приказу из багажа библиотекаря нынче ночью.

Реальность — это иллюзия, вызываемая отсутствием алкоголя в крови.

Н. Ф. Симпсон

Печальное зеркало, висевшее на стене спальни, вот уж минут десять тщетно пыталось отразить изображение князя Мадарьяги. Князь упорно не отражался. Он вообще не обращал на зеркало никакого внимания, поглощенный гораздо более важным делом: пытался привести в чувство Зелга.

— Дайте мне умереть, — требовал тот.

— Сегодня никак нельзя, — отвечал вампир. — Если уж очень приспичит, тогда завтра, на поле боя. Покрыв себя неувядающей славой.

— Моя голова. Князь, где моя голова?

— Тут.

— Жаль. Она мне мешает.

— Это бывает после доброй дружеской попойки.

Зелг осторожно потрогал лоб, виски, нащупал странное образование посреди лица, но не смог вспомнить, что оно такое, и вопросил:

— А какой она формы, князь?

— Прежней, мальчик мой.

— Странно, мне кажется, на ней прибавилось углов. Всюду давит.

Князь слегка посерел, что у вампиров вызвано смущением.

— Боюсь, это моя вина. Когда я заталкивал тебя под стол…

— Вы меня что?..

Из-под одеяла появилось страдальческое лицо. Нос нервно подергивался, и князь воспринял это как упрек. Упреком оно и было.

— Скажем так, упаковывал тебя в безопасное место, а то бы Карлюза непременно спьяну оттоптал тебе все.

— Что я еще пропустил? Кроме процесса упаковки?

— Собственно, военный совет. У тебя великолепный генерал. Это я тебе говорю как признанный специалист. Правда, о нем не пишут в таких хвалебных тонах, как о славном Галармоне, но это только до завтрашнего дня.

— Я не доживу до завтра.

— От этого еще никто не умирал.

— Печально. Я бы хотел быть первым. О-ой, как все вращается.

Распахнулись двери, и отвратительно бодрый голос произнес:

— Нуте-с, как наш пациент? Страдает?

— Доктор, тише, — прошептал несчастный Зелг. — Ваш голос может обрушить стены. И не топайте, как минотавр.

— Не могу, — прогудел честный Такангор. — Это противно моей природе. Вставайте, ваше высочество. У нас сегодня важный день.

— Как?! Как встать?

— Что с ним? — встревожился минотавр, обращаясь к привидению.

— Обычное похмелье, милорд.

— А что это такое? Воцарилась гробовое молчание.

— Счастливец, — после паузы произнес Мадарьяга со странным выражением, и зеркало в который раз опечалилось, что ему не дано отражать столь мудрое создание.

— Выпейте, ваше высочество, — предложил доктор, толкая к постели страждущего серебряную тележку, уставленную микстурами и баночками. — Выпейте, ибо вам нужно принять и Думгара, а его голос при невылеченном похмелье противопоказан. Даже я, мертвый, внутренне содрогаюсь при мысли о том, что вы должны сейчас испытывать. Я его пока в коридоре оставил. Пейте же!