К благополучию привыкаешь трагически быстро. Мне уютно внутри этой сцены. Все логично: я ведь был нанят именно на роль хозяина. Мужа Хозяйки. Но роль кончилась, высохла. У меня теперь нет оснований владеть телом Эльзы. Пора покидать виллу «Эдельвейс». Партнеры расходятся по исходным позициям. Эльза остается при своих миллионах, а я — при шраме-запятой. Спасибо, хорошее бабло срубил на удачной летней гастроли.

Я открыл окно, и ветер донес со стороны вокзала привычный и всякий раз волнующий железнодорожный дух, в котором аромат мазута приправлен запахом самих рельс, и все это мелко поперчено обрывками сообщений о прибытии-отправлении. Вкус-запах дороги. Я могу через пару часов сесть в вагон. Поставить на место костец Отца с тыквенной башкой, не подпускать его ближе, чем в легкий ночной кошмарик. Забыть о Маске и Морисе. Который еще неизвестно где притаился в предрассветный час. Сидит за живой изгородью, обвивающей сад, лелеет зазубренный нож? «Рыбак — первая ласточка, — примерно так сказал больной Пьер. Ну, ласточку он не упоминал, но смысл такой. — За ним последуют другие». «Марта накрылась», — возразила тогда Пухлая Попка. «А смерть никогда не накроется, — сказал Пьер. — Всех мякишем подчистит с тарелочки». А я вот залезу в поезд, расположусь у окна, вытяну ноги, откупорю «Дэсперадос», и — не подчистит. Буду глазеть на квелые виноградники и — не думать ни о чем.

Утром, однако, я двигаю не на вокзал, а в «Монопри». За иссякшим в моем баре пивом. Бодавшиеся биг-борды разняли, и на одном из них уже красуется тизер regardez et ecoutez. Зеленый плюс, украшавший аптеку, оранжевые спасатели как раз подымают с асфальта. В вертикальной черточке стекла нет. А ведь в аптеке продается такая штука — виагра. Когда ее только изобрели и рекламировали на каждом столбе (правильный носитель для пропаганды эрекции!), я думал о несчастных, вынужденных подпирать мужское достоинство лекарством, с чувством торжествующего превосходства. Чувство превосходства дыбило член еще превосходнее. Про хорошее думаешь, что оно вечно. А оно не вечно.

От первой в жизни мысли, что виагра может быть адресована не только унылому ботанику с обгрызанными ногтями, но и мне, до момента первой покупки виагры прошло минуты полторы. Полминуты я думал, не будет ли этот жест необратимым, но победило желание порадовать Эльзу. Еще минуту я стеснялся обратиться к юной барышне за прилавком. Ведь очевидно, что она должна обо мне подумать: очередной импотешка. Хотя с виду еще ничего. Впрочем, о том, что я еще ничего, она думать не станет. Подумает лишь, что заявился импотешка. Барышня роскошная, по-шахматному точеная, бритая под пешку, с глубоким вырезом на блузке. Место таким не за прилавком, а на подиуме или киноэкране. Или у мужа под щедрым крылом. Для того, впрочем, они и становятся за прилавки, садятся в окошки почты и турагентств, чтобы на глазах маячить. С витрины их скорее заберут в правильный мир. Первый и последний раз я стеснялся в аптеке лет двадцать назад, при дебютной покупке кондомов. Тогда их еще не преподавали в школах и не продавали в автоматах. Тогда, как и сейчас, меня подавляла ответственность момента. Жизнь с этой секунды становится другой. Но тогда все только начиналось, а сейчас — наоборот.

— Вам на сто, на пятьдесят или на двадцать пять? — равнодушно интересуется барышня. — Сильную, среднюю или минимальную? Обычно мужчины берут среднюю.

— Минимальную, — поспешно оправдываюсь перед фармацевтической нимфой. Намекаю, что я не из тех обычных мужчин, которым уже нужна средняя. А тем более сильная.

— 12 евро — одна таблетка…

И всех делов. Я вступил в Клуб Потребителей Виагры. По немой рекомендации королевы Аркашона. Отходя от прилавка, я вижу в аптеке Фиолетовых Буклей. Пялятся в витрину с градусниками, меня будто бы не заметили. А виагру на прилавке — интересно, заметили?

Потом я пью «Дэсперадос» у фонтана и читаю инструкцию. Меня смущает фраза «Эрекция наступает только при наличии сексуального возбуждения». Никогда не знал, что эрекция и возбуждение — не одно и то же. Хотя, если задуматься, разница ясна. Возбуждение у меня вроде есть. Я хочу Эльзу. Хочу заставить ее кричать-метаться. Но возбуждения мало, нужна еще и эрекция. Эффект от таблетки — сказано в бумажке — наступает в течение получаса. Я звоню Эльзе, интересуюсь ее оперативными планами. Она покинет виллу не раньше чем через час. Я разоблачаю таблетку. Ярко-синяя, игриво выполнена в форме подушки. Можно ли запивать таблетку пивом? Больше все равно под рукой ничего нет. Вспоминаю Алькин рассказ о том, что продвинутая гамбургская молодежь употребляет виагру с ЛСД. Не для траха: для разгону кислоты. Я не пробовал кислоты, мне это мало о чем говорит. Надо погулять минут двадцать, прежде чем возвращаться на виллу. Я тщетно ищу на улицах Аркашона молодых дам. Одетых желательно пооткровеннее. Чей вид активизировал бы чудодейство синей подушечки. Как назло, ни одной привлекательной особы. Только на рекламных открытках, внедряющих традицию загорать топлесс, ничего себе телки. А живых нет. Да, есть сексапильная нимфа, продавшая мне виагру. Но если зайти в аптеку и начать на нее пялиться, она сочтет, что сегодняшний импотешка — заодно и маньяк.

Эльза в спальне, переодевается. Интересуюсь, можно ли заглянуть к ней на секунду. Эльза соглашается с легким удивлением. Она стоит перед зеркалом голая, лишь в матовых телесного цвета чулках с кружевным верхом. Я не отношусь к фетишистам, скупающим ташеновские альбомы про затеи с женским бельем, но сейчас, возможно, эти трогательные чулки подсобят виагре.

Я подхожу к Эльзе сзади и беру в ладони дыни грудей. Я просовываю ладонь между Эльзиных ягодиц и мну мясистое тесто. Виагра почему-то не спешит мне на помощь. Я внимательно слежу в зеркало за своими пальцами. Вызываю в памяти лягушачью позу Пухлой Попки. Вспоминаю, как в юности набивались ко мне домой друзья — смотреть порнуху, а пару раз и не только смотреть. А надо всем этим, как орел над скалистой долиной, парит мысль: нужно было брать таблетку со средним зарядом, как поступают обычные мужчины. И уж точно не запивать пивом. Я паникую, что, разумеется, не способствует успеху. Чулки только мешают — они неприятно скользкие, я не чувствую живой теплой кожи. Член наконец немного сжалился надо мной. Напрягся едва-едва: стрелки часов с полшестого поднялись дай Бог на четверть девятого. Я долго трахаю Эльзу в полчлена, пока не замечаю, что она далеко. Глаза ее пусты. Ей неинтересно. Я отваливаюсь на спину, из меня брызжет ничтожная жидкая струйка. Я думаю, так кончают молочные поросята. Безо всякой виагры. Эльза на прощание целует меня подозрительно слюняво. С жалостью.

Хэнди исполняет «Турецкий марш». Что-то надоел мне этот марш. Надо сменить пластинку. В трубке Алька. Голос глухой, как из бочки. «Ты где?» — спрашиваю я. «На вокзале». «На каком вокзале?» «На каком… На железнодорожном. В городе Аркашоне». Алькин стиль. «Вот я, вся такая, здеся, приехал». А если бы меня не было в Аркашоне? Выполнил задание и сменил дислокацию. А если я занят и не могу (или не хочу) ее видеть? Вопросы повисают в воздухе и тают колечками дыма. Альке их задавать бессмысленно. Она только плечами пожмет. Результат налицо: дислокации я не сменил, видеть Альку могу и хочу. Она сидит на перронной скамейке, пьет колу из жестянки. Быстрыми воробьиными глотками. После каждого глотка опускает банку к коленям и тут же вновь поднимает к губам. Я видел этот жест миллион тысяч раз. Раздражение, которое я накачал в себе, пружинисто отмахав 622 шага от виллы до станции, рассеялось вслед за дымом и вопросительными знаками. Алька замызгана, как младший школьник, удивший в луже мальков. Волосы свисают грустными ниточками, под глазами — глубокие тени. С общим туристическо-подростковым видом (джинсы, рюкзак, ветровка) дисгармонируют крокодильи туфли с острыми носками на высоких каблуках.