⇒

[…] Давненько они не были на поляне, где стоял кондьюсер, – с тех пор она заросла диким чесноком. Ночью Крик расчистила топориком проход среди кустов и боярышника, но со стороны его было не видно – казалось, ни цветка не примято между опушкой леса и поляной, где он встретил когда-то Крик. Работала она двенадцать часов без передышки.

– Раз уж представился случай убраться из этого гиблого места, – сказала она, выходя из лагеря, – к чему тратить время на сон?

Даже узнав ее хорошо, он с трудом понимал, устала она или нет, – любые нагрузки были ей нипочем. Лишь однажды он видел ее измученной – когда приготовил для нее, не промыв, какие-то листья, принял их за гоаду; через час-другой в животе у нее забурлило, а лицо сделалось белее молока.

– Сдается мне, – сказала она, потирая живот, – это не гоада, а то, что здесь у вас зовется пролесник, – в больших дозах и лошадь убить может. Понимаю, можно его спутать с другой травой – скажем, с поточником, хоть и противным на вкус, зато безвредным. Но спутать его с гоадой! Ужасная ошибка. Мне кажется порой, что ты и не малаг вовсе.

Утром перед отлетом она стояла напротив кондьюсера, приложив к глазу свой старый хав. И хмурилась, глядя в небо. Ему казалось, она просто настраивает стартовый контур. Но когда он приблизился, она заметила хмуро:

– Что-то здесь не так, сбились настройки. Параксиалы работают ровно, все показания в норме, но кворхи неустойчивы. Видно, последние два не так стабильны, как я надеялась. Возможно, надо будет поискать еще.

– Где искать? – Ему казалось, они уже полстраны облазили. Он с радостью ходил бы с нею еще, если нужно, но все меньше и меньше верил, что их находки помогут вернуть ее на Аокси. Если материалов, оставленных на Земле, не хватит, то Крик застрянет здесь навсегда, умрет в своей землянке, как узница, а он никогда не увидит Аокси, как она обещала. Разве отец согласится отпустить его на Аокси без Крик? Слишком много придется объяснять. Уж лучше навеки остаться в лесу.

– Можем рискнуть и отправиться дальше на лодке, – обреченно сказала Крик. – Но это в крайнем случае. Слишком людно. Слишком много помех. Да и воду вашу морскую я не переношу. Вы, люди, даже океаны и те отравили! Океаны! – Она протянула ему хав и предложила самому проверить стартовый контур. – Не знаю, сумеешь ли ты затеряться в толпе. В последнее время, кажется, стала проглядывать твоя человеческая природа. Это будет меня тормозить. А у меня и без того забот хватает.

Теперь и он встревожился. Нет, человеческого в нем не больше, чем всегда, – разве что гоаду он путает с поточником и пролесником.

– Я малаг, – твердил он. – Ты же знаешь!

– Ну что ж, давай еще раз проверим. На всякий случай. А о том, чтобы отправиться в порт, пока и думать не будем.

– Я и эту проверку выдержу, – заявил он. – Запросто.

– Надеюсь. Иначе придется оставить тебя здесь.

– Но тогда… – Он поймал в видоискатель луч солнца, мысленно провел дугу, чтобы найти ориентир, как учила Крик: скопление размытых зеленых шестиугольников. – Как же я узнаю, что ты добралась до дома?

– Я отправлю послание, тебе одному понятное. – Опершись на корпус кондьюсера, она разглядывала землю под ногами. – Не такой четкий, как вчера. Я про стартовый контур.

– По-моему, ничего не изменилось.

– У тебя глаз не наметанный. – Она забрала у него хав и спрятала в карман. – Ты и вправду держишь или делаешь то же, что всегда?

– Что именно?

– Стараешься мне угодить.

– Нет. – Он повторил вслух свою мысль: если она его учила правильно, значит, стартовый контур работает четко.

Она приободрилась.

– Пожалуй, устроим еще одно испытание, – сказала она. – И, может быть, если обработать еще раз края болванок, то и результат будет лучше – мы их уже несколько недель не обрабатывали. Но если и это не поможет, выхода у нас не будет. Придется нам снова идти на раскопки, малыш. Этот контур долго не протянет.

⇒

Всюду было лето, а в чулане колотун. Кафель будто вобрал в себя весь холод, и я промерз до костей. Пришлось выключить плеер и натянуть на себя все, что нашлось в сумке теплого. Под конец я смахивал на матрас, но не согрелся ни капельки. Я разобрал картонную коробку и разложил на полу для тепла. Даже пару глотков бренди выпить рискнул, вспомнив бабушкины слова, что им лечат кашель, и вопрос рождественской викторины о фляжках на ошейниках у сенбернаров. Но против холода ничего не помогало – слишком глубоко он в меня въелся, до самого нутра. Я влез на деревянный ящик и взял в ладони лампочку, чтобы напитаться сквозь кожу теплом; наверное, это и помогло мне продержаться. Тепло заструилось от кончиков пальцев прямиком к сердцу и привело меня в чувство, вернуло мне веру, что если потерпеть и чем-то себя занять, то меня обязательно найдут. Но я сошел бы с ума, если бы не “Кудесница”. Не будь у меня этих кассет и плеера, я утратил бы главное – память о том, кем я был прежде, до того как отец меня здесь бросил.

⇒

[…] Множительный кондьюсер работал бесшумно, но испускал ультразвук, на него-то и слетались по ночам летучие мыши. Крик называла их птицекрысами, и Альберта это всегда смешило. До самого отлета ему и в голову не приходило, что они вредители, а в тот вечер макушки деревьев так и кишели зверьками, они носились и хлопали крыльями прямо возле аппарата, Альберт даже испугался. Кондьюсер, хоть и был огромный, отзывался на звук его шагов – Крик говорила, что поступь у него очень тяжелая для ребенка, и во внутреннюю камеру пускала его только в специальных тапочках, на три размера больше, чем надо. В тот вечер она, конечно, помнила о “птицекрысах” в небе, но ей было не до них. Он зашел в камеру, а она уже там, сверяется со списком дел. Увидев в дверях Альберта, она поманила его.

– Обувь, – напомнила Крик, и он надел тапочки.

– Видела, что снаружи творится? – спросил он.

– Пока они сидят на деревьях, на настройку они почти не влияют, – объяснила Крик. – Но надо за ними посматривать. Чем больше их слетится, тем больше мне беспокойства.

– А вдруг влетят сюда?

– Не влетят.

– А если все-таки влетят?

– Тогда все пропало. А теперь отойди, не мешай.

Ничего великолепней кондьюсера, готового к работе, он в жизни не видел. Заряженные кворхи тепло лучились. Снаружи он был цвета морской волны, и всюду тянулись провода – от основания к корпусу, от башни к кабельным коробам и параксиальным стойкам. А стоило оказаться внутри, у Альберта захватывало дух – даже еще сильней, чем при виде собора Св. Павла; он ходил однажды туда с отцом и сестрами, и в тот самый миг, когда они посмотрели на шпиль, зазвонили утренние колокола. “Великолепно!” – восхитился тогда отец. “Чудо!” – вторили сестры, а потом, взяв Альберта под руки, повели его вверх по лестнице. Он будет по ним скучать на Аокси, но он оставит письмо, объяснит, почему улетел. Они за него порадуются, непременно.