– Я бы хотел, чтобы ты никогда не видела этого места, никогда к нему даже не приближалась…

Строки, которые волновали меня больше всего, были записаны правильно, и я расписалась рядом с его подписью, даже не заметив, что он замолчал, не закончив свою мысль. И тут в комнату, задыхаясь, ворвался Чиджиоке.

– Они здесь! – крикнул он, прижимая руку к сердцу. – Надмирцы. Они пришли.

– Как же они вовремя, – вставая, проворчал мистер Морнингсайд. Он взял контракт и, свернув его в тугую трубку, положил в кожаную сумку. – Нам понадобится вся твоя ярость, Луиза. Покажи себя с самой страшной стороны. Мы должны заманить сюда как можно больше Надмирцев, чтобы дать Дальтону возможность вернуть Белую книгу. А потом? Потом настанет твое время увидеть Гробницу древних.

1247 год. К западу от Каппадокии

Делать было нечего, нельзя было даже мечтать об отдыхе. Мы сожгли тело Фарадея далеко от дороги, а затем вернулись в лагерь, чтобы забрать лошадей и отправиться в путь. Никому из нас не хотелось спать так близко от того места, где демона настигла кара. Никто не проронил ни слова, но я чувствовал, что Ара с ее поджатыми в тонкую линию губами готовится высказаться, пока мы галопом мчались сквозь ночь.

Мы остановились в нескольких лигах от места назначения, на кромке холмов, сразу после которых местность переходила в неглубокую равнину, на которой лежало соленое озеро. Я выполз из спального мешка и нашел место, где можно было облегчиться. Потом заметил, что в своей бессоннице я не одинок. На краю нашего маленького лагеря, скрестив на груди руки, стоял Генри. С непроницаемым лицом он смотрел на белую долину внизу. Солончаки. Я знал, что он не разделяет моих опасений, но не мог думать ни о чем, кроме предостережения Фарадея. И еще об этом существе… Оно не было обитателем нашего мира, но точно так же, по всей видимости, не было и одним из демонических друзей Генри.

– Я повторюсь, – прошептал я. Он не пошевелился. – Думаю, нам нужно свернуть лагерь и вернуться домой. Все изменилось, Генри. Это уже больше, чем просто одержимость. Это больше, чем просто опасно. Это…

– Все совершенно разумно, уверяю тебя, – закончил он за меня. Потом провел рукой по взъерошенным волосам, медленно подошел, положил голову мне на плечо и вздохнул. – Ты когда-нибудь думал о ней? О вечности?

– Иногда.

Разумеется, Генри пытался отвлечь меня философией.

– Я думаю об этом все время, – признался он. – Я не хочу стареть. Сколько времени нужно, чтобы состариться? Я уже чувствую себя древним, а ведь по нашим меркам я еще ребенок. Это ужасно.

– Ой, да ладно тебе, ты никогда не будешь выглядеть старым, – усмехнулся я.

– Внешне. Но внутри? Я уже чувствую старость в душе. Как будто дышу гробовой пылью. Как будто меня уже похоронили. Но для нас все это еще продолжается. Не знаю, смогу ли я это вынести. Что мне делать? Заняться плетением кружев?

Что бы я ни сказал, мой ответ его не устроит, но попробовать стоило. Он был безутешен, когда впадал в меланхолию. Я обнял Генри и прижал к себе, надеясь, что это вернет его в чувство.

– Ты будешь мудрым и могущественным. Ты сможешь… ну, не знаю… взойти на вершину горы и даровать мудрость любому, кто осмелится на нее взобраться.

– Не смеши меня. В горах нет ягнятины в желе.

– Но ты будешь мудр, – возразил я. – Ты мог бы быть мудрым уже сейчас и послушать нас. Ара согласна, это дурацкая затея. Я понятия не имею, каким ты будешь, когда состаришься, но, клянусь Богом, мне бы хотелось это увидеть.

Он поцеловал меня в подбородок и, высвободившись из моих объятий, отвернулся.

– Я люблю тебя, крылатый, но ты ошибаешься. Я знаю, что делаю. Я знаю… чего можно ожидать. Думаю, я знаю, как выглядит вечность. – Он отошел на несколько шагов, остановился, повернулся и задал мне еще один вопрос: – Честно, Дал, ты можешь спокойно жить после того, что мы с ними сделали? Мы практически погасили пламя только потому, что оно осмелилось перед нами гореть. Пообещай мне кое-что!

– Да, – с готовностью откликнулся я. – Что угодно.

– Обещай, что будешь со мной, когда я найду Переплетчиков. Если я смогу узнать место, где создают эти книги, обещай, что пойдешь со мной посмотреть на него.

Что-то неприятно кольнуло меня в глубине души, но, как бы глупо это ни звучало, я согласился.

– Обещаю, – легкомысленно произнес я. – Я пойду с тобой.

Утром Генри разбудил нас безбожно рано. Лошади были уже оседланы, вьюки приготовлены, Бартоломео накормлен. И даже скудный завтрак путешественника, состоявший из галет, орехов и тушеного овощного рагу, был уже готов. Генри нетерпеливо расхаживал туда-сюда, пока я торопливо доедал свою порцию. А потом мы поехали, все вместе. И все произошло так быстро, что ни Ара, ни я не успели его остановить. На это и делался расчет, потому что он знал: нам надоело ему подыгрывать.

– Посмотрите туда! – крикнул он, когда мы спускались к равнине. На берегу озера кое-где виднелись кочевники. – Они избегают приближаться к центру озера. Должно быть, мы уже у цели.

– Генри! – в унисон воскликнули мы с Арой.

Но он уже мчался вперед, и гнедая с черными отметинами кобыла неслась по склону. Я провел много часов в седле, однако Генри как наездник был гораздо сильнее. Мы пустились в погоню, и теперь Ара выглядела не сердитой, а скорее обеспокоенной. Ее брови постоянно хмурились, а нижняя губа дрожала.

– Мы остановим его! – крикнул я ей, перекрикивая свист ветра.

– Не знаю, сможем ли.

Капюшон Ары откинулся назад, ее черные со стальной проседью волосы, выскользнув из удерживавшей их ленты, развевались за плечами, как знамя, когда мы мчались вслед за Генри к солончакам.

Туз-Гёлю. Соленое озеро. Перед нами простиралось море кристально-белой соли, и от этой картины у меня перехватило дыхание, а сердце бешено заколотилось в груди. Это была какая-то нереальная красота. Плоское сверкающее блюдо из бриллиантов, такое огромное, что, когда мы спустились, его краев не было видно. Здесь небо казалось голубее, а горизонт был едва различим, словно мы наткнулись на край света. Генри ехал прямо к нему, ломая соляную корку, и вода плескалась у колен его лошади.

При его приближении кочевники бросились врассыпную, и к тому времени, как мы с Арой его догнали, на берегу не осталось никого – лишь мы и Бартоломео. Место было пустынным. Соль и вода создавали игру света, и по земле рассыпались радуги, рябившие и исчезавшие при легчайшем прикосновении.

Генри выругался и спрыгнул с лошади, отпуская ее. Он шел вперед, в пустыню зловещей белизны, приставив ладонь ко лбу, чтобы прикрыть глаза от солнца.