Дейн отпихнул скамейку для ног:

– Понятно, вот о чем ты хлопочешь – повеселить меня. Смягчить, или хотя бы попытаться.

Джессика закрыла книгу. Она принимала решение быть терпеливой, исполнять свой долг, заботиться о нем, потому что он в этом крайне нуждается, хоть сам этого не понимает. Теперь она удивлялась, зачем хлопочет. После вчерашней ночи, после этого утра, после того, как он изгнал ее на дальний конец длиннющего стола, этот болван имеет бесстыдство сводить ее сверхчеловеческие усилия к попыткам манипулировать им. Ее терпение лопнуло.

– Попытаться… умаслить… тебя. – Она с трудом вытаскивала из себя слова, они бились внутри, наполняя сердце возмущением. – Самоуверенный олух, неблагодарная тварь.

– Я не слепой и знаю, чего ты добиваешься, и если ты думаешь…

– И если ты думаешь, что я не смогу заставить тебя есть с моей руки, если этого захочу, то подумай получше, Вельзевул.

Наступило короткое грозное молчание.

– С твоей руки, – очень тихо повторил он.

Она знала этот тон и то, что он сулит, и в голове раздался крик: «Беги!» Но остальная часть мозга раскалилась oт злости. Медленно, осторожно она положила левую руку на колено ладонью вверх, указательным пальцем правой руки нарисовала в центре кружок.

– Вот отсюда, – сказала она так же тихо, как он, и рот ее насмешливо скривился. – Так вот, Дейн. С ладошки. А потом, – она постучала по центру круга, – я заставлю тебя ползти и умолять.

Опять по комнате прогромыхала тишина, и она даже удивилась, почему книги не попрыгали с полок. А потом она услышала ответ – единственный, которого она не ожидала, и единственный, как она сразу поняла, который должна была предвидеть.

– Хотел бы я посмотреть, как ты попытаешься это сделать.

Рассудок пытался ему что-то сказать, но Дейн слышал одно – ползти… и умолять. Все, что он слышал, – это насмешку в ее тихом голосе, и его скрутила ярость. И тогда он закрылся в бессильной злобе, зная, что так он недоступен обидам. Он не полз и не умолял, когда в восьмилетнем возрасте его мир разбился вдребезги, когда единственное существо, которое его любило, убежало от него, а отец выставил его из дома. Этот мир пихал его лицом в уборную, насмехался, унижал и бил. Мир отшатнулся от него, заставил платить за каждую малость, дающую счастье, мир старался забить его, но он не подчинился, и миру пришлось жить вместе с ним на его условиях.

И ей придется. Он вынесет все, что потребуется, чтобы ее этому научить.

Дейн подумал о скалах, на которые ей указал несколько часов назад. Веками по ним бьют дожди, но никакие ветра и холода не могут их ослабить или сокрушить. Так и он. Он превратил себя в камень, и если она будет двигаться, то не найдет на нем ни единой точки опоры или зацепки. Она на него не взберется, как не расплавит его и не сокрушит. Джессика опустилась возле него на колени, он ждал, она была неподвижна. Дейн знал, что она выжидает. Не слепая же она и распознает камень. Может быть, она уже поняла свою ошибку… и скоро, вот сейчас, откажется от своих слов. Она подняла руку и дотронулась до его шеи – и тут же отдернула руку, как будто, как и он, почувствовала проскочивший между ними разряд.

Хотя Дейн упорно смотрел прямо перед собой, боковым зрением он видел, что она озадачена; нахмурилась, посмотрела на свою руку, потом взгляд задумчиво переместился на его шею.

А потом она придвинулась, одно колено направила ему за спину, вплотную к ягодице, другое вдавила ему в бедро, закинула правую руку ему на плечи, левой провела по груди и подтянула его ближе к себе. Губы коснулись чувствительного места в уголке глаза, в это же время круглая попка уселась на его руку.

Он изо всех сил держался жестко, сосредоточился на том, чтобы ровно дышать и не выть.

Она была такая теплая, мягкая, ее яблочный запах окружил его сетью, как будто мало ему было той ловушки, в которую его завлекло нежно закругленное тело. Полураскрытые губы спустились по щеке, прошлись по неподатливой скуле и забрались в уголок рта.

«Вот дурак!» – молча выругался он. Ведь знал, что она не отказалась от своего вызова и что ему не уйти невредимым из этого столкновения.

Он в сотый раз шел в ловушку, на этот раз еще худшую. Он не мог упиваться ее сладостью, потому что это означало бы сдаться, а он не сдается. Он должен быть неподвижен как гранит, когда мягкая попка поднимается и опускается на его руке, а теплое дыхание, теплые губы дразнят легкими поцелуями.

Дейн оставался монолитом, когда она нежно дохнула ему в ухо и от этого вздоха вскипела кровь. Он остался внешне неподвижный, внутренне совершенно несчастный, когда она медленно развязала узел галстука и стянула ею с шеи.

Дейн видел, как он выпал из ее пальцев, и некоторое время пытался сосредоточиться на белой кучке у ног, но она целовала его в шею и просовывала руку под рубашку. Он не мог остановить на чем-то взгляд или мысль, потому что повсюду была она; его охватил жар, била дрожь.

– Ты такой гладкий, – голос доносился сзади, дыхание щекотало затылок, она гладила его по плечам, – как полированный мрамор, только теплый.

Дейн был в огне, а ее низкий неясный голос был маслом, разжигавшим пламя.

– И сильный, – продолжала она, а руки-змеи скользили по мышцам, которые от ее прикосновения напрягались и подрагивали.

Он, как огромный слабый глупый бык, тонул в трясине, его соблазняла девственница.

– Ты можешь поднять меня одной рукой, – продолжал гортанный голос. – Я люблю твои большие руки. Я хочу, чтобы они были на мне. Повсюду, Дейн. – Кончик языка скользнул в ухо, и он затрепетал. – Прямо на коже – вот так. – Под батистовой рубашкой пальцы прижались к тяжело бьющемуся сердцу. Большой палец скользнул по напряженному соску, и Дейн зашипел сквозь зубы.

– Я хочу, чтобы ты то же делал со мной, – сказала Джессика.

Он хотел, о, как он хотел, Пресвятая Дева Мария! Побелели костяшки стиснутых пальцев, заныли сжатые зубы, но все это было ничто в сравнении со злобным бурлением в чреслах.

– Что делал? – с трудом выдавил он. – Предполагается… что я должен был… что-то чувствовать?

– Негодяй. – Джессика убрала руку, и он почувствовал дрожь облегчения, но не успел еще раз вздохнуть, как она подобрала юбки и уселась верхом ему на колени. – Ты меня хочешь. Я это чувствую, Дейн.

Трудно было не почувствовать. Между вздыбленной мужской плотью и теплой женской был только слой шерсти и полоска шелка. Помоги ему Бог! Там чулки выше колен, дальше подвязки, над ними шелковистая кожа. У него даже скрючились пальцы искалеченной руки.

Как будто прочтя его мысли, Джессика взяла его левую руку и положила ее на юбку. «Под нее! – хотелось крикнуть. Чулок, подвязка, сладкая шелковая кожа… – Пожалуйста…»

Он сжал губы. Он не будет умолять, он не поползет.