Авторы учебников сходились лишь в одном – расстройство неизлечимо. Воздействие в раннем возрасте может смягчить симптомы, но суть проблемы никуда не денется. Суть проблемы я ощущал ежедневно – будто носил в груди большой булыжник, ощущая тяжесть и неудобство при каждом движении.

Как бы я жил без него?

Я перестал изучать собственную болезнь, когда окончил школу. Не учился на химика, биохимика или генетика… Хоть я и работаю в фармацевтической компании, я мало знаю о лекарствах. Мне хорошо знакомы символы, которые проплывают на экране моего компьютера, закономерности, которые я нахожу и анализирую, закономерности, которые создаю.

Не знаю, как учатся другие люди, но у меня есть собственный метод, и он всегда работает. Когда мне было семь лет, родители купили мне велосипед и попытались научить меня кататься. Для начала предлагали направлять велосипед, чтобы я сидел и крутил педали, и лишь потом учиться управлять самостоятельно. Я их не послушал. Мне было очевидно, что руление – самая сложная часть и надо начинать с нее.

Я возил велосипед по саду, ощущая, как вздрагивают, дергаются и вертятся ручки, когда колеса едут по траве или камням. Потом я сел на велосипед и ездил по саду, перебирая ногами, рулил, нарочно терял равновесие и восстанавливал. Затем я скатился по одной из дорожек, которая шла слегка под уклон, управляя рулем, оторвав ноги от земли, но держа их наготове. Затем начал крутить педали и больше ни разу не падал.

Главное – знать, с чего начать. Если начать с начала и идти шаг за шагом, обязательно придешь, куда нужно.

Если я хочу понять, как мистер Крэншоу собирается обогатиться за счет нового метода, необходимо понять, как работает мозг. Нужны не общие сведения, известные обывателям, а весь механизм работы. Мозг, как ручки велосипеда, управляет всем существом. Узнать бы состав экспериментальных препаратов и разобраться, как они действуют!

Из школьной программы я помню, что мозг – это серое вещество и ему необходимы глюкоза и кислород. В школе мне не нравилось слово «глюкоза». В нем слышалось слово «глюк», и мысль, что моему мозгу необходимы галлюцинации, была неприятна. Мне хотелось, чтобы мой мозг был подобен компьютеру, хорошо работал сам по себе и не допускал ошибок.

В учебниках писали, что аутизм – это нарушение работы мозга, и я чувствовал себя сломанным компьютером, который нужно отправить обратно в магазин или на переработку. Меня тоже пытались починить, снабдив новым программным обеспечением с помощью разных курсов и методик обучения, однако это не помогло.

XI

Слишком многое случается слишком быстро. Иногда кажется, что события быстрее скорости света, хоть я знаю, что на самом деле это субъективное восприятие, а не объективная реальность. Словосочетание «объективная реальность» я встретил в одном из научных текстов в интернете. «Субъективное восприятие», говорилось в тексте, это то, как выглядит реальность с точки зрения определенного человека. С моей точки зрения, слишком многие вещи происходят так стремительно, что я не вижу, как они происходят. Я не успеваю их осознать – мое осознание опаздывает, отстает, как свет от тьмы.

Я сижу за компьютером и пытаюсь просчитать логику соперника. Умение находить закономерности – мой талант. А вера в закономерности, то есть в их существование, очевидно, мое кредо. Моя неотъемлемая часть. Автор той статьи утверждал, что сущность человека определяется генетикой, воспитанием и средой.

В детстве я как-то нашел в библиотеке справочник по измерениям – от самых маленьких до самых больших. Я решил, что лучше книги на свете нет; я-в-детстве не понимал, почему другие дети предпочитают книги без определенной структуры – запутанные выдуманные истории о человеческих чувствах и желаниях. Почему читать про вымышленного мальчика, который вступает в придуманную футбольную команду, важнее, чем узнать, отчего морские звезды имеют форму звезды?

Я-взрослый считаю, что числовые закономерности важнее неясных закономерностей человеческих отношений. Песчинки реальны. Звезды реальны. Знание того, как они соотносятся друг с другом, дает ощущение тепла и надежности. Окружающих меня людей понять сложно – точнее, невозможно. Книжных персонажей тем более.

Я-взрослый считаю, что будь люди больше похожи на числа, их было бы легче понять. Но я уже понял, что люди отличаются от чисел. Если бы число шестнадцать было человеком, то его квадратный корень наверняка не всегда равнялся бы четырем. Люди – это люди, сложные и непостоянные, они относятся друг к другу по-разному день ото дня и даже час от часу. Я тоже не число. Для полицейского, расследующего дело о порче машины, я мистер Арриндейл, а для Дэнни я Лу, хоть Дэнни тоже является полицейским. Для Тома и Люсии я Лу-фехтовальщик, для мистера Алдрина – Лу-подчиненный, для Эмми – Лу-аутист из центра.

От этих мыслей кружится голова, ведь внутри я один и тот же человек, а не три, или четыре, или дюжина разных. Я все тот же Лу и когда прыгаю на батуте, и когда сижу в своем кабинете, и когда слушаю Эмми, и когда фехтую с Томом, и когда смотрю на Марджори, ощущая ту самую теплоту внутри. Чувства проплывают во мне, как свет и тень по поверхности земли, когда ветер гонит облака. Холмы остаются прежними и под солнцем, и в тени.

Когда-то я увидел закономерности в отснятых с интервалами фотографиях плывущих по небу облаков… они утолщались с одной стороны, а с другой – там, где начинались холмы, растворялись в воздухе.

Размышляю о закономерностях в нашей группе по фехтованию. По-моему, логично, что человек, разбивший лобовое стекло – кто бы он ни был, – знал, чье именно стекло хочет разбить и где найти свою жертву. Знал, где я буду, знал, какая из машин моя. Он, будто облако, сгустился, а затем растворился в воздухе над горным хребтом. Он преследует меня, будто туча.

Остаются те, кто знает, как выглядит моя машина и куда я езжу в среду вечером, – круг сужается. Все сходится к одному-единственному имени. Совершенно невозможному. Имени друга. Друг не разобьет лобовое стекло. И у этого человека нет причин сердиться на меня, даже если он зол на Тома и Люсию.

Не может быть, чтобы это был он! Я силен в анализе и все хорошо обдумал, однако в том, что касается человеческого поведения, я не доверяю своим суждениям. Я не понимаю нормальных людей. Их поступки часто противоречат логике. Наверняка это кто-то другой, некий человек, который не относится к моим друзьям, кому я не