Сложно поверить в то, что Епифаний говорит об этом ритуале — некоторые ученые вообще сомневаются, есть ли для этого исторические основания[67]. Непонятно, откуда он взял такие детали — ведь это тайные ритуалы для адептов, а не для обозрения публики: и даже книги секты (которые, как утверждает Епифаний, он читал) вряд ли были инструкцией к действию. Возможно, что-то наподобие этих ритуалов и имело место — но так же возможно, что это лишь плод воображения Епифания, причем довольно извращенного.

Заключение

Историкам очень сложно оценить роль женщины и важность «женского принципа» в раннем христианстве. Но некоторые вещи мы можем утверждать с уверенностью. В начале христианского движения женщины играли более значимую роль, чем впоследствии. Они были широко представлены среди последователей самого Иисуса и в ранних христианских общинах времен Павла. Но в конце концов патриархальные силы напомнили о себе в христианстве, и уже в посланиях лже-Павла женщинам наказывается подчиняться мужчинам. Однако даже эти письменные наказы не заставили молчать всех христианских женщин, что нашло выражения в легендах о Фекле, в движении монтанистов и в некоторых гностических сектах второго и третьего веков.

Однако неверно утверждать, что там, где женщины занимали высокое положение, высоко ценилось и женское начало. Мы видели, что это не так на примере Тертуллиана и монтанистов. Видимо, самое высокое положение женщины продолжали занимать лишь в различных гностических сектах, где присутствовал женский аспект божества. Но даже здесь остается неясным, восхваляли ли все гностики женское начало как таковое, или они считали, что женщины должны оставить свою женскую сущность, либо став похожими на мужчин, либо достигнув состояния, когда не будет разницы между мужским и женским. В любом случае, непонятно, насколько такое понимание женского начала могло вырасти в поклонение, и были ли ритуалы, посвященные богине или самому женскому началу, выраженному в реальных женщинах.

Ясно только одно: христианство до Константина не было матриархальной религией, превращенной в патриархальную лишь после вмешательства римского императора. Несмотря на утверждения «Кода да Винчи», патриархат одержал победу среди большинства христиан задолго до начала четвертого века, и лично Константин не имел к этому никакого отношения.

Я хотел бы закончить эту книгу так же, как начал, на личной ноте. Когда я получил кафедру в Университете Северной Каролины в Чапел-Хилл в 1988 г., моим первым курсом был «Иисус в мифах, традиции и истории». На мою удачу, в начале семестра как раз вышел фильм Мартина Скорцезе «Последнее искушение Христа». Я хотел воспользоваться моментом и пригласить моих студентов посмотреть этот фильм, чтобы написать на него критические рецензии, основанные на том, что они узнали из моих лекций. Подобное задание не вызвало бы проблем на северо-востоке страны, откуда я родом и где преподавал в Рутгерском университете в Нью-Джерси. Но я не учел, что находился на юге, в колыбели библейского учения. Студенты организовали маленькое восстание в знак протеста против моего задания, поскольку некоторые студенты, придерживавшиеся наиболее консервативных религиозных взглядов, считали просмотр этого фильма кощунством. Они отказались пойти, намекнув, что скорее откажутся от моего курса.

Я не мог в это поверить. Они были молодыми, но все же взрослыми людьми, которые должны были понимать, что нельзя критиковать фильм, не посмотрев его, так же как нельзя критиковать книгу, не прочитав ее, или курс, не прослушав его. Но они яростно критиковали фильм и отказались пойти. В конце концов я снял это задание (решив, что заставлять их сделать что-то, что противоречит их религиозным убеждениям, было бы нарушением того или иного конституционного права), сделав его добровольным: те, кто хотел, могли пойти со мной на просмотр, а затем обсудить со мной фильм за пиццей.

Фильм, правда, не понравился мне с первой же сцены (хотя дальше стало интереснее, и после нескольких просмотров я стал теплее к нему относиться). Многим моим студентам он тоже не понравился. Для них проблема заключалась в интимных отношениях между Иисусом и Марией Магдалиной (сыгранных Уильямом Дефо и Барбарой Херши; я до сих пор считаю, что ее Магдалина была лучшей из всех, когда-либо сыгранных), что, как они считали, было чересчур. Меня это волновало не настолько сильно — не потому что я считал, что Иисус и Мария действительно занимались сексом, а потому что я понимал, что это всего лишь часть сюжета. Намного большее негодование вызвал у меня общий портрет Иисуса, который никак не может определиться, кто он такой, то полагая, что он мессия, то, что Сын Человеческий, а в другой раз, Сын Бога, и т. д., и т. п. Мне показалось, что это Скорцезе (или Казантзакис, написавший роман) не мог решить, кем же был Иисус, и поэтому переложил свою неуверенность на плечи главного героя. Я почувствовал, что люди, которые будут смотреть этот фильм, решат, что Иисус действительно был таким — абсолютно запутавшимся в собственном «Я», — в то время как я видел его абсолютно другим, человеком, который с самого начала знал, кто он.

Я тогда вспомнил свою реакцию на фильм «Житие Брайана» труппы комиков «Монти Пайтон», когда он впервые вышел на экраны. Я полагал, что местами он очень смешной — хотя, должен признаться, я чувствовал себя ужасно виноватым, когда смеялся над заключительной сценой распятия, в которой все висящие на крестах поют «Всегда смотрите на светлую сторону жизни». Но еще более неприятной для меня оказалась картина Палестины первого века, кишащей сумасшедшими иудейскими пророками апокалипсиса, причем каждый из них предсказывает свой сценарий приближающегося конца света. Я тогда подумал, что люди, смотревшие этот фильм, могли подумать, именно так все и было, и это, опять-таки, могло повлиять на их восприятие Иисуса.

Полагаю, теперь я стал старше и мудрее, потому что мне стали нравиться «Последнее искушение Христа» и «Житие Брайана», практически без оговорок, и я периодически показываю их своим студентам (по некоторым причинам, я теперь получаю меньше протестов). Но я был вновь ошарашен пару месяцев назад фильмом Мэла Гибсона «Страсти Христовы», причем по той же самой причине. Меня возмутило якобы основное послание Иисуса, что-то вроде «чем больше боли, тем лучше». То есть у людей безумное количество грехов, и Иисус пытается искупить их все, поэтому у нас на глазах его избивают до состояния кровавого месива. А почему? Потому что именно для этого он и пришел. Чем ему больнее, тем нам лучше. Я полагаю, это противоречит тому, как Евангелия описывают последние часы Иисуса, и я не могу не считать эту версию отвратительной. И все же, я думаю, что со временем я стану более благосклонно смотреть и на этот фильм.

По той или иной причине, каждый из этих примеров показал мне, что люди не получают неправильного представления о прошлом из кино. Возможно, для меня как для историка это звучит парадоксально. Но в действительности исторические фильмы являются для людей одним из основных способов узнать о прошлом. Я вынужден признаться, что, даже несмотря на то, что мне по специальности положено досконально знать историю ранней Римской империи, я почерпнул немало интересного для себя в фильме ВВС «Клавдий I». А кое-что о Римской республике времен Мария, Суллы и Юлия Цезаря я узнал из романов Колин Маккалох («Первый человек Рима» и др.). Хотя я историк по профессии, даже на мое восприятие прошлого влияют фильмы, которые я смотрю, и книги, которые я читаю. Каким же сильным должно быть это влияние на людей, профессия которых не связана с историей, которые лишь изредка сталкиваются с событиями Древнего мира, причем не в работах историков и специалистов по античности, а в книгах и фильмах!