Было в тот день и другое.

Гитару в прянично-керамическом парке Гуэль мы услышали издалека и минут десять взбирались наверх, по вздымающейся волной балюстраде террасы, мимо причудливых, из-под земли растущих пальмообразных колонн. Наконец выбрались к одной из тщательно продуманных, словно вылепленных, вдавленных в скалу неким могучим великанским кулаком пещер.

Там уже сидели несколько туристов, слушая игру молодого музыканта.

На земле перед ним лежал футляр от гитары, в котором поблескивала медью единственная монета в 500 песет.

Вдруг, оборвав себя на пассаже, гитарист резко поднялся, рывком отключил шнур синтезатора, побросал в футляр кассеты и, подняв монету, так же рывком протянул ее туристам со словами:

— А это вам, леди и джентльмены, за то, что использовали меня.

Наступила пауза. Американцы (а судя по тому, что музыкант обращался к ним по-английски, это были американцы) переглянулись с недоумевающими лицами…

Гитарист — невысокий, изящный, напряженно-прямой — продолжал стоять с протянутой в руке монетой.

— За билеты на концерт в каком-нибудь зале вы готовы выложить куда большую сумму! — воскликнул он.

Они пожимали плечами, искренне не понимая, что паренек этим хочет сказать. Тогда он швырнул монету на камни под ноги американцам с непередаваемым презрением.

Он был похож на оперного матадора или на Остапа Бендера (я имею в виду медальный профиль), если б не страшная горечь в лице, совершенно исключающая как оперу, так и комедию.

Мы вышли из пещерки и долго шли молча. На нас эта сцена произвела тягостное впечатление.

— Обиделся! — сказал мой муж. — Не учел жанра. Билеты на концерт, говорит… Вот и играй в зале, в смокинге, под хрустальными люстрами, чего ж ты на улицу вышел… А если уж вышел и футляр на земле раскрыл, прими и полушку как благо.

Я продолжала молчать. (Вспомнила недавнее свое выступление в одном из богатейших домов Лос-Анджелеса, когда жалкий гонорар мне выдали в салфеточке, на которой изображен был Микки-Маус с веселенькой надписью «Happy Birthday!*. Так бедному родственнику заворачивают на дорогу две печенюшки.)

Я упорно молчала. Просто этот невоспитанный испанский трубадур был из моего цеха. И каждый вправе и в силах был обидеть его…

…Барселона изящна, легка, овеяна морской солью и заштрихована теми особыми зеленоватыми тенями, какие в полдень осеняют обычно приморские города с высокими деревьями. И в этом Барселона похожа на… конечно же, на Одессу. Город, как пасека — шмелями, набит мотоциклистами. Девушки на мотоциклах сидят, как влитые, обняв приятеля обеими руками, вжавшись в его невозмутимую спину, — все в одинаковых позах. И поэтому кажется, что весь день по городу катают одну и ту же…

Кстати, проспект Диагональ, на котором мы жили и который пересекает — действительно по диагонали — весь город, трудно обойти в пеших странствиях по Барселоне. И все-таки однажды мы заблудились.

Чтобы нащупать дорогу, заглянули в ближайшую таверну, спрашиваем: Диагональ, мол, Диагональ?!

Выскакивает из кухни парнишка в фартуке, весь на шарнирах, на пружинах, похожий на Пиноккио. Предлагает: немецкий, французский, итальянский, пожалуйста?

Я выбрала итальянский, не потому, что знаю несколько слов на нем, а помня, как выпукло итальянцы объясняют дорогу жестами — направо, налево, кругом.

Паренек подбоченился, выбросил вперед по-ленински руку, воскликнул:

— Дритте! — и затем, жестом мандолиниста, отбивающего по струнам аккорды, повторял: — Дритте, дритте, дритте, дрит-те! — далее следовала длинная фраза на неизвестном мне языке, что-то вроде: кон-мучо-браво-торес-абьямо-пренота-та-уна-ка-мера! — щелкнул пальцами, хлопнул себя по колену, подпрыгнул и руками развел: — Диагональ! Как фокусник, доставший яйцо из мохнатого уха изумленного зрителя.

* * *

Боюсь, читатель ждет уж рифмы «розы», то есть непременного описания тысячи раз описанного «каталонского модерна» — зданий Антонио Гауди. Во всяком случае, церковь Саграда Фамилиа — членистоногую, берцовокостную, папоротниковую, возносящуюся на всех открытках к небу Барселоны и давно уже ставшую Эйфелевой башней Каталонии, замолчать путешественнику невозможно…

Мы поднялись на лифте, а затем долго карабкались по внутренней лестнице на верхнюю площадку одной из башен этого мезозойского леса… Свистел заоблачный ветер, Барселона лежала глубоко внизу, оторопь заполняла то место в моем воображении, где по всем приметам должен был бы гнездиться восторг. Вокруг нас переплелись окаменевшие лианы и останки животных юрского периода. Напротив меня в одной из огромных шишек, вспухших на костлявом боку башни, сияла под солнцем россыпь вделанных в цемент бутылочных осколков… Вся архитектурная поверхность пузырилась, горбилась, топорщилась и сверкала драконьей чешуей… Легендарная церковь продолжала расти самопроизвольно, не спросясь у Гауди и тех, кто взращивает ее по сей день по эскизам гениального архитектора. Не знаю, кого страшноватая эта жизнь призвана наполнять религиозным трепетом, но только далеко, далеко от наивных каталонских святых, от Андрея, Фомы и Иоанна с их детскими ножками и ласково удивленными глазами вознеслись щупальца гигантского перевернутого спрута — колокольни церкви Святого семейства…

… к тому ж и черная брусчатка средневековой Барселоны не имела к моему бездомному сну никакого отношения.

Католики, словно по уговору, сбежались в одно утро со всех концов города к Худерии (еврейскому кварталу), подожгли его и принялись убивать и грабить его обитателей. Около четырех тысяч евреев было убито, взято в плен и продано в рабство арабам; остальные же, чтобы избавиться от смерти, позволили совершить над собою обряд крещения. Цветущая и древняя община была уничтожена; некоторые синагоги были разрушены, а уцелевшие обращены в церкви. Севильская резня 1391 года подала сигнал к нападению на евреев в других городах. С.М. Дубнов. Краткая история евреев

За изящной решеткой окна на втором этаже одного из старинных домов Севильи в квартале Санта Крус сидела маленькая гладкошерстая собачка и смотрела вниз на прохожих. Минуты две мы ею любовались и пытались разговорить.

— Команданте, — спросил Боря, — можно тут пройти?

Она просунула длинную мордочку сквозь решетку, оскалилась и зарычала.

В мае Севилья затоплена сиреневой пеной повсюду цветущих средиземноморских акаций. В еврейском квартале — Худерии — там и тут среди ослепительно белых стен растут глянцево-зеленые апельсиновые деревца с оранжевыми шарами плодов — так дети рисуют деревья. И огромные гроздья густых лиан — темно-лиловые бугенвилии — каскадами обрушиваются с глухих стен в переулках.

Бывшие еврейские кварталы в городах Испании сегодня — ухоженные, очаровательные туристические места… Сувенирные лавки, ресторанчики, крохотные торговые площади. И хорошо б еще совсем ничего не знать. Совсем не знать истории, в частности, — истории своего народа. А то ваш приятный отпуск, особенно при наличии минимального воображения, может быть окончательно расстроен…