В 1901 году та же газета извещала: «Этот приют, весьма симпатичный по идее, страдает существенным недостатком — высокой смертностью помещаемых в него детей».

В чем были причины этой дьявольской закономерности, установить так и не удалось.

При этом сам городской голова Алексей Ермаков был личностью положительной. Еще при его жизни «Владимирские губернские ведомости» посвятили ему вот такой панегирик: «Везде опрятность, чистота, благоустройство! Точно по мановению волшебного жезла обремененный годами старец внезапно превратился в красивого юношу, полного жизни, силы, энергии. А между тем это дивное превращение совершилось так быстро, так просто, почти незаметно. Для этого достаточно было горячего усердия одного лица, одушевленного патриотическими стремлениями к пользе общей, а и вот в самое короткое время Мурома узнать нельзя; он ожил, расцвел и по красоте своей и удобствам для жизни опередил многие города губернские, казною и многолюдством богатые… Подвиг Алексея Васильевича Ермакова, принесшего в дар Мурому не частицу только, а большую половину состояния своего, поистине есть великий гражданский подвиг! Его чистая, благородная, удивления и подражания достойная и в наше время столь редкая жертва еще более получает значения тем, что улучшение Мурома не вовлекло городское общество ни в какие издержки. Славное имя Алексея Васильевича не только во всех концах России, но и в чужих краях с уважением произносимое, а для Мурома составляющее гордость и украшение, пребудет незабвенно в самом отдаленном потомстве».

На смерть городского головы было написано трогательное стихотворение:

Дети в приюте, однако, умирали по-прежнему.

Благотворительность для взрослых была развита не меньше детской. А может быть, даже и больше — никто же не сравнивал. Имела она самые разные формы. Вот, например, в Череповце существовал Дом Трудолюбия. В статистических сведениях начала XX века о нем сообщалось: «Дом Трудолюбия в Череповце один, находится в ведении попечительского общества. Цель общества — приходить на помощь бездомным и не имеющим заработка, вышедшим из школ молодым людям, не имеющим определенных занятий, освобожденным из заключения и проч.».

Гораздо более известным был аналогичный Дом в Кронштадте. Впрочем, аналогия та ограничивалась по большому счету названием. Это была своего рода недорогая гостиница, преимущественно для паломников. Кроме того, здесь были мастерские (что и послужило поводом к названию), классы и прочие нехитрые организации. Один из путешественников, некто В. Ильинский, так описывал эту гостиницу: «В этот день я видел его (Иоанна Кронштадтского. — А. М.)в Доме Трудолюбия. Здесь он служил молебны в каждом номере. Кое-где присаживался к столу, наливал себе чаю и угощал чаем хозяев номера. Подаваемый им чай принимался как святыня и сейчас же выпивался, судя по лицам, с глубокою верою в его особенную силу. Стол с чаем и закусками я видел почти во всех номерах. Оставался о. Иоанн в номерах не более 5-10 минут. В коридорах и особенно на лестницах его окружали настолько плотно, что, казалось, люди сами его водили и носили, а он был совершенно лишен свободы движений. Иногда он делал усилия, чтобы освободиться от неловкого положения; в этих случаях он приподымал голову, но его лицо всегда неизменно светилось радостным возбуждением».

Правда, приличные условия существования в том заведении почитались за немыслимую роскошь. Во всяком случае, сам путешественник Ильинский останавливаться здесь не стал: «Зашли в Дом Трудолюбия. Но тут слишком дорого запросили за отдельную комнату, а в общей нам не хотелось оставаться».

Писатель Николай Лесков в своей повести «Полунощники» описал Дом Трудолюбия как некую не слишком комфортабельную «Ажидацию» (от слова «ожидать»): «Номера нижнего этажа «Ажидации» все немножечко с грязцой и с кисловатым запахом, который как будто привезен сюда из разных мест крепко запеченным в пирогах с горохом. Все «комнатки», кроме двух, имеют по одному окну с худенькими занавесками, расщипанными дырками посередине на тех местах, где их удобно можно сколоть булавками. Меблировка скудная, но, однако, в каждом стойлице есть кровать, вешалка для платья, столик и стулья. В двух больших комнатах имеющих по два окна, стоит по скверному клеенчатому дивану. Одна из этих комнат называется «общею», потому что в ней пристают такие из ожидателей, которые не желают или не могут брать для себя отдельного номера. Во всех комнатах есть образа и портретики; в общей комнате образ значительно большего размера, чем в отдельных номерах, и перед ним теплится «неугасаемая». Другая неугасаемая горит перед владычицей в коридоре…

В верхнем этаже «Ажидации» все чище и лучше. Коридор так же широк, как и внизу, но несравненно светлее. Он имеет приятный и даже веселый вид и служит местом бесед и прогулок. В окнах, которыми заканчивается коридор, стоят купеческие цветы: герань, бальзамины, волкамерия, красный лопушок и мольное дерево, доказывающее здесь свое бессилие против огромного изобилия моли. На одном окне цветы стоят прямо на подоконнике, а у другого окна — на дешевой черной камышовой жардиньерке. Вверху под занавесками — клетки с птичками, из которых одна канарейка, а другая — чижик. Птички порхают, стучат о жердочки носиками и перекликаются, а чижик даже поет».

Тем не менее кронштадтский дом тоже был организацией благотворительной.

Среди нищих Вологды имела популярность тамошняя ночлежка. В архитектурном путеводителе по Вологде эту ночлежку называют «маленьким дворцом». Этот двухэтажный особняк и впрямь роскошен. И когда в 1889 году его вдруг приспособили под ночлежный приют, многие вологжане были искренне удивлены. Тем не менее богатый житель города Т. Е. Колесников именно в этом доме решил организовать свое благотворительное учреждение. Точнее, даже два — ночлежку и столовую. Столовая была на первом этаже, ночлежка — на втором.

Обеды сразу же сделались знаменитыми среди малоимущих вологжан. Они описаны в особенной брошюре, выпущенной по поводу двух лет существования благотворительного учреждения: «Для получения бесплатных обедов в столовой заведены печатные билетики за особыми нумерами на каждый обед. Такие билеты можно получать для бедняков в Городской управе, с платою по 6 коп. за билет. Обед состоит сверх фунта хлеба из щей и каши. Порции обоих блюд подаются каждому в особом металлическом судке, разделенном на две половины, и вполне достаточны для насыщения, многие уносят даже домой остатки обеда, для вечернего употребления. Обед начинается с 11 часов и оканчивается через непродолжительное время, при весьма упрощенном порядке обедов, особенно по билетам, о коих вскоре стало известно местным беднякам».

Кстати, сами нищие, как правило, за те обеды не платили. Их покупали вологодские благотворители и раздавали нуждающимся по собственному усмотрению.