Она расхохоталась.

– Мы распевали во весь голос, они аплодировали изо всех сил. А еще веселее стало, когда они выяснили-таки слова. И на будущее нам запретили спектакли!

Шула с симпатией говорила и о Ландхаузере, хозяине отеля, который был назначен комендантом лагеря. В Первую мировую войну он попал в плен и оказался в Англии.

– Он хорошо относился к английским заключенным, все равно, христиане они были или евреи, – пояснила Шула. – Когда нас освободили, он вручил мне свою визитку и звал в гости.

Почти сразу Шула обратила внимание на странную англичанку, старую деву – ее имя она произносила как «мисс Тилней», – к ней она относилась настороженно.

– Мисс Тилни работала в комендатуре с документами и личными делами интернированных; я ее боялась, подозревала в чем-то.

Это была женщина без возраста, седая, «очень тощая», «ушедшая в себя»; она держалась в стороне и была глубоко религиозной. Шула считала ее rétrécie – «напряженной, зажатой» – и думала, не служит ли англичанка доносчицей. Шулу это особенно беспокоило, потому что она рассчитывала скрыть свое еврейское происхождение. Но внезапно летом 1941 года ее отношения с мисс Тилни изменились:

– Я шла по коридору, а навстречу мне – мисс Тилни. Я занервничала, потому что знала, что она работала в комендатуре, и не хотела с ней иметь дело. И чем ближе она подходила, тем сильнее я нервничала. Но тут случилось нечто очень странное: подойдя ко мне, она упала на колени, схватила меня за руку и поцеловала ее. Я застыла, estomaquée – совершенно ошеломленная, – не зная, как поступить, что сказать. Мисс Тилни произнесла: «Я знаю, вы из того народа, который спасет мир, вы из народа избранного».

Шула (справа) и Лопи Брирли. Виттель. 1943

Шула поглядела на меня – мы сидели друг напротив друга за ресторанным столиком.

– Вы понимаете, как она меня напугала? Вот она я, – пояснила Шула, – надеюсь, что никто не узнает мой секрет, что на самом деле я еврейка, а не англичанка. Вы можете себе представить, как это было опасно, какие последствия могло иметь?

Она боялась, что ее переведут в разряд лиц без гражданства, а это означало депортацию в лагерь.

– А дальше мисс Тилни сказала: «Не бойтесь, я буду о вас заботиться. Я все сделаю, чтобы вас защитить». Это было так странно. Для всех остальных быть евреем казалось несчастьем, и только мисс Тилни считала это особой привилегией.

Помолчав, Шула подытожила:

– Она противостояла тем временам.

С тех пор мисс Тилни присматривала за молодой женщиной. А после освобождения Шула узнала, как англичанка спасла Сашу Кравца.

– Мы стояли во дворе отеля, свободные, растерянные, как бы на ничейной земле, под контролем англичан. Моя подруга Кролик (Мадлен Штейнберг) так горевала, когда евреев увезли в другой лагерь, а оттуда в Аушвиц. Мы думали, что забрали и Сашу. И вдруг, полгода спустя, он среди нас во дворе – очень бледный, измученный, полубезумный. Он вел себя как одурманенный наркотиками, но он был жив, спасся благодаря мисс Тилни. Потом мы узнали, как она это сделала: велела ему предупредить ее, когда будут отправлять евреев. И он подал знак, а она вызвала его к себе, и он явился, переодетый женщиной.

Шула помолчала и тихо добавила:

– Вот что сделала мисс Тилни.

И заплакала, приговаривая: «Une femme remarquable»[13]. Слова ее были едва слышны.

Розамунда Кодлинг из Суррейской часовни организовала мне встречу еще с одним членом общины, тоже помнившим мисс Тилни. Грейс Уэзерли приближалась к девяноста годам и поначалу отказывалась общаться со мной, потому что не доверяла юристам. Но в итоге ее удалось уговорить, и мы встретились после утренней воскресной службы. Она выделялась в толпе: сильные черты изборожденного морщинами лица, яркие блестящие глаза, чудесные снежно-белые волосы.

Да, она помнила мисс Тилни, как та приходила к ним в воскресную школу в начале 1930-х, когда приезжала из Африки.

– Я лучше помню ее брата, хотя Берт мне нравился намного меньше, – решительно заявила Грейс. – Совсем не такой сильный характер, как у сестры; порой он терялся.

Мои вопросы помогли расшевелить ее память.

– В 1935 году я сидела рядом с ней, – взволнованно, стараясь быть как можно точнее, сообщила Грейс. – Она была абсолютно бесстрашна и любила детей, вот что ею двигало.

Помолчав, она добавила:

– Вот что движет нами.

Улыбка осветила ее лицо.

– Когда я была подростком, я не то чтобы поклонялась ей – это неверное слово, – но восхищалась ею, ее бесстрашием.

Грейс слышала в общине разговоры о деятельности мисс Тилни, различные слухи.

– Говорили, она спасает еврейских детей.

Подробностей Грейс не знала: никто из детей в часовне так и не появился.

– Это было во время войны, она была за границей, там от евреев хотели избавиться. Она была бесстрашна, увидела этих несчастных детей и стала их спасать. Она совершила настоящий подвиг, рисковала собственной жизнью.

Мы оба сидели задумавшись.

– И вот вы приехали к нам! – просияла Грейс. – Я думаю, дело не только в том, что это были еврейские дети, – добавила она. – А в том, что Гитлер натворил бед. Ею двигало человеческое сострадание. Ведь христианин должен приходить на помощь любому, кто окажется в беде.

Она мысленно вернулась в прошлое и к собственной истории.

– С какими опасностями довелось столкнуться мне? – спросила она вслух. – Ничего особенного. Меня бы не схватило гестапо. А она могла потерять всё – в любой момент могла лишиться жизни.

Грейс знала, что мисс Тилни оказалась в лагере.

– Не знаю, как это случилось, – продолжала она, – но, конечно же, она подложила свинью Гитлеру на континенте, спасая тех, кого он хотел умертвить.

Она гордилась знакомством с мисс Тилни, с женщиной, которой «посчастливилось остаться в живых». И, завершая наш разговор, Грейс сказала:

– Она была милосердна, умна, щедра душой.

Пауза.

– Уж и подложила она ему свинью!

Грейс искренне радовалась, что я добрался до ее общины.

– Как прекрасно, что вы нас нашли, как прекрасно, что вы увидели свет!

– Тебя не интересовало, чем вдохновлялась мисс Тилни? – спросил я маму.