— Им нужен ключ.

Он сказал это в землю.

— Чего?

— Он это сказал. Использовал последнее дыхание, чтобы сказать мне. Я сидел с ним, но у него не осталось слов. Он прожил еще час, может, и меньше. Он дождался меня и умер.

— Ключ? Какой ключ? Это безумие — кто станет делать подобное ради ключа?

Снорри помотал головой и поднял руку, словно умоляя о пощаде.

— Не сегодня, Ял.

Я поджал губы и посмотрел на его сгорбленную фигуру. Вопросы, крутящиеся на языке, проглотил — Снорри либо скажет, либо не скажет. Может, он и сам не знал. Север представлялся теперь еще более жутким, и я, хоть и сочувствовал Снорри, потерявшему так много, не имел ни малейшего желания гоняться за мертвяками по снегу. Свен Сломай-Весло забрал Фрейю и Эгиля на Суровые Льды. И Снорри, похоже, думал, что его жена и сын все еще живы, — впрочем, может, так и было. В любом случае это дело Снорри и Сломай-Весла. Где-то между нами и северными льдами должно было найтись средство, чтобы освободить нас друг от друга, и я бы испарился так быстро, что Снорри не успел бы и рот открыть, чтобы попрощаться.

Мы сидели молча. Но совсем тихо не было, — казалось, что голос Баракеля шепчет почти неслышно, мягко и мелодично. Потом я лег и положил мешок под голову. Сон настиг меня довольно быстро, и тогда голос зазвучал яснее, так что, когда я проваливался в сновидения, почти можно было разобрать слова. Что-то про честь, смелость и про то, что надо помочь Снорри обрести мир…

— Да пошло оно все! — ответил я. Пробормотал в полусне вялыми губами, но вполне прочувствованно.

Мы пришли в Анкрат по приграничным дорогам между Роной и Геллетом. Снорри путешествовал с прирожденной осторожностью, которая неоднократно спасала нас: принимал решение задержаться в лесу — и потрепанные в боях войска проходили мимо; мы уходили в поля кукурузы — и тут же показывались разбойники, ищущие, чем бы поживиться. Я еще меньше, чем Снорри, желал подобных встреч, но мои органы чувств были приучены улавливать угрозу скорее в переполненном пиршественном зале или среди курильщиков опиума, чем верхом на коне под открытым небом.

В городе Оппен, что почти на границе Анкрата, я купил дорожную одежду поприличнее. Я постарался выбрать что-то достаточно качественное, чтобы было видно — я не простой человек, хотя, конечно же, вовсе не горел желанием, чтобы однажды нашли мой труп в добротных сапогах и прочной одежде, способной выдержать суровые условия. Я не доверил ронийцу пошив плаща и шляпы, но решил, что смогу перетерпеть суету портного из Анкрата. Снорри так часто топал и фыркал во время примерки, что пришлось отослать его на поиски более подходящего топора.

Едва он ушел, мне стало не по себе. Это не имело ни малейшего отношения к легкому растяжению связавшей нас магии — просто я был уверен, что некромантка, пытавшаяся нас уничтожить в Чами-Никсе, все еще у нас на хвосте. Она — или то существо, что смотрело на меня из-под маски в опере. Именно для него была расставлена ловушка Молчаливой Сестры — теперь я не сомневался. Она была готова принести в жертву две сотни жизней, включая жизни высшей знати Вермильона и — вот же проклятье! — меня в их числе, чтобы сжечь это чудовище. Оставалось только молиться, чтобы трещина, которую я устроил в ее заклинании, не дала ему вырваться. И конечно, за любым углом могли притаиться другие слуги Мертвого Короля. Даже в мастерской портного!

В конце концов я покинул Оппен с чувством облегчения. Я уже привык находиться в пути и сомневался, что, оказавшись снова в оседлом состоянии, смогу в полной мере быть спокоен.

Мы обогнули горы Маттерак, унылый хребет, начисто лишенный величия Аупов, и выехали на дорогу, ведущую в Рим, по которой, как я уже давно твердил, и надо было ехать с самого начала.

— Она лучше вымощена, безопаснее, здесь постоялые дворы и бордели, да еще и равномерно распределенные, и даже пара десятков довольно крупных городов…

— И отлично просматривается. — Снорри погнал Слейпнир по древней брусчатке. Стук копыт по камням кажется мне звуком цивилизации. В деревне же сплошная грязь, по которой не поцокаешь.

— Так почему мы рискуем теперь?

— Скорость.

— А какая… — Я прикусил язык. Какая разница? Для Снорри — большая. Его жена и младший сын попали в плен, наверно, уже несколько месяцев назад, до того, как его в цепях пригнали в Вермильон. И если они выдержали все это время, трудясь по воле некромантов с Затонувших островов, несколько лишних дней погоды не сделают. Впрочем, этого я не мог ему сказать. По большей части потому, что меня вполне устраивают мои зубы, ну и ангел, что шептал мне, точно не одобрил бы — а разругаться с ангелом, живущим у тебя под кожей, точно не лучшая идея. Этот ангел самый вредный. — Мы и так поспешаем, с чего бы вдруг именно сейчас набирать скорость?

Я решил: пусть он скажет это сам. Лгать самому себе вслух, да еще и при свидетелях, труднее. Пусть он сам скажет, что и правда верит, что его жена и ребенок живы.

— Сам знаешь.

Он мрачно взглянул на меня.

— Все равно скажи.

— Голоса. Нужно это сделать, сбросить проклятие этой суки раньше, чем голос, который я слышу, перестанет намекать и начнет требовать.

Я разинул рот от удивления. Рон протрусил еще метров двадцать, прежде чем я собрался с силами и смог сомкнуть губы.

— Хочешь сказать, что ты не слышишь голос? — Снорри нагнулся и осклабился. Он умудрялся скалиться так, что я тут же вспоминал о том, что он называет свой топор по имени.

Я едва ли мог это отрицать. Голос, что еле слышно нашептывал в Компере, день ото дня звучал все отчетливее и повелевал все чаще. Сначала я решил, что это и есть то, что имела в виду кузина Сера, призывая меня прислушаться к голосу совести. Возможно, я вообразил, что преизбыток свежего воздуха и отсутствие алкоголя впервые в жизни сделали меня безоружным перед нудным монологом совести. Впрочем, когда мне уже далеко не первое утро подряд читали благочестивые лекции, я начал сомневаться в правомерности этой гипотезы. Ясное дело, едва ли все вот так ходят, выслушивая тошнотворно правильного соглядатая без сна и отдыха. Так и с ума сойти недолго. И никакого удовольствия от жизни.

— И что этот голос говорит тебе? — спросил я, все еще не признаваясь ни в чем.

Снорри снова смотрел на дорогу, повернувшись ко мне широкой спиной.

— Я — обреченный на тьму, Ял. Я расколот ею. Сам-то как думаешь, какие тайны нашептывает ночь?

— Гммм. — Звучало это нехорошо, хотя, откровенно говоря, я бы не отказался поменяться. У меня-то в мозгу все время кипели какие-то неудобоваримые намеки. По большей части я без особого труда их игнорировал. Хуже было на каждом шагу путаться в собственных ошибках. — У твоего голоса есть имя?

— Ее зовут Аслауг.

— Она? У тебя есть женщина?

Я не мог скрыть жалобную интонацию — да и не пытался.