Но большинство тогда еще не знало: в планы Гитлера входит ускорение этой бойни. В тот же день, когда японцы разбомбили Перл-Харбор, 7 декабря 1941 г., он начал реализовывать секретную программу по удушению евреев газом в кузовах фургонов. Так фюрер рассчитывал ослабить негодование мирового сообщества от массовых экзекуций, которые до этого проводились публично. Этот метод оказался весьма эффективным и позволял не привлекать лишнего внимания. В январе 1942 г. нацистское руководство встретилось для выработки «окончательного решения еврейского вопроса». И было единогласно признано: отравляющий газ должен стать неотъемлемой частью их плана по уничтожению еврейского населения Европы[439]. Совершенно непостижимо, но эти люди собрались и единодушно сошлись на том, что курс истории ХХ в. на тот момент будет определять помешательство на убийствах в промышленных масштабах.

После Перл-Харбора все опустело: улицы и кафе, где художники обычно собирались в 1930-е гг., скамейки в северном углу Вашингтон-сквер, которые они называли своими. Даже в магазине красок Бокура почти не было посетителей. Один за другим люди, которые еще совсем недавно гуляли по этим улицам и обменивались сплетнями в кафе или магазинах, уходили на войну. Перечислим лишь некоторых: Джордж Макнил, бывший парень Элен с разбитым сердцем Милтон Резник, Ибрам Лассоу, Конрад Марка-Релли и Луц Сэндер. Не могли пойти воевать добровольно и не подлежали призыву только те, кто не подходил по возрасту (в том числе Горки) либо имел тот или иной физический или психический изъян. Так, у Поллока диагностировали «предрасположенность к шизофрении», а у Билла де Кунинга было больное колено[440]. До войны Ли говорила, что все художники Даунтауна могли бы поместиться на головке булавки. После того как США вступили в войну, выяснилось, что эта булавочная головка была не так мала. Первым официальным свидетельством того, как сильно «усохло» это сообщество за последнее время, стало открытие выставки «Французская и американская живопись», организованной Джоном Грэмом. Оно состоялось 20 января 1942 г. в помещении магазина антикварной мебели Макмиллена на 44-й улице.

Ли вызвала большой переполох, появившись на мероприятии рука об руку с художником, работы которого тоже были представлены на этой выставке. Джексон Поллок стал первой романтической привязанностью художницы, которую она продемонстрировала своим товарищам-живописцам после отъезда Игоря в 1939 г. Как и Игорь, 29-летний Поллок был красив, словно кинозвезда. Высокий, по-мальчишески стройный блондин, он обладал красивой улыбкой, от которой на лице появлялись три заметные ямочки[441]. Но, в отличие от Игоря, Джексон казался спокойным, сдержанным, вежливым и почтительным. А Ли выглядела безумно счастливой, и не только из-за нового мужчины в ее жизни. Рассматривая произведения великих мастеров в помещении магазина Макмиллена — Пикассо, Боннара, Модильяни, Руо, де Кирико, Дерена, — она постепенно подошла к своей работе и обнаружила, что Грэм повесил ее «Абстракцию» между Матиссом и Браком![442] Ли не считала свою живопись уникальной. Но теперь, увидев «Абстракцию» в столь впечатляющем обрамлении из холстов двух основоположников парижской школы, Краснер впервые ощутила свое искусство именно таким. Полотно, вышедшее из-под ее кисти, отныне ей не принадлежало. Оно стало частью великой традиции живописи, как и она сама. Что еще важнее, картина Ли имела и собственную ценность. «Даже я сама, глядя на нее, испытывала искренний восторг», — признавалась Ли[443].

Организуя выставку, Грэм любопытным образом предвидел то, каким будет мир искусства после войны. Кроме работы Ли Грэм отобрал для нее полотна де Кунинга и Поллока. На тот момент Билл еще ни разу не участвовал в выставках и был практически неизвестен за пределами тесного круга друзей. Поллока знали и того меньше. Ли признавала, что Грэм, отбирая работы, «не побоялся рискнуть». Но Грэм был истинным знатоком своего дела и, безусловно, был уверен в своей правоте. Он смог разглядеть в работах американцев, отобранных для участия в выставке, новое направление, искусство будущего. Грэм также понял: нью-йоркские художники, хоть и находятся на раннем этапе своих смелых экспериментов, уже начали оттеснять в сторону парижских корифеев. Их великие предшественники тоже совершили революцию в искусстве во времена их собственной великой войны в первые десятилетия XX в. В 1942 г. реальность изменялась аналогичным образом, и отразить эти события предстояло новому поколению художников[444]. Однако, кроме самого Грэма и художников-участников, практически никто не понял истинного значения выставки в магазине Макмиллена. О ней был опубликован один-единственный отзыв — в Art Digest. В нем не упоминались ни «Абстракция» Ли, ни работа Поллока «Рождение» (кстати, посвященная Ли). Тем не менее статья была проиллюстрирована картиной «Портрет мужчины». Автор описал ее создателя, Уильяма Кунинга, как «странного художника» с «довольно интересным подходом к изображению поверхностей и чувством цвета»[445].

Де Кунинг и Поллок не были знакомы, и Ли представила их друг другу. В сущности, Ли сделала своей миссией знакомить этого «совершенно неизвестного» молодого художника со всеми, кого знала сама[446]. И не только потому, что считала его великим мастером. Дело в том, что в этой в высшей мере неблагоприятной для романтики атмосфере, когда война омрачала жизнь каждого человека и доминировала в каждом разговоре, везде и всюду, Ли влюбилась. Художница рассказывала: «Сначала я сопротивлялась этому чувству, но, должна признать, не слишком долго. Меня ужасно тянуло к Джексону… физически, психологически — во всех смыслах этого слова»[447]. Она шутила: Поллок так сильно привлекал ее потому, что был «стопроцентным американцем… по меньшей мере в пятом поколении». После их знакомства Краснер не одну неделю хвасталась друзьям: «Я встретила настоящего американца». (Милтон Резник вспоминал, что в то время в их компании действительно «все были представителями той или иной этнической группы. И, когда приходил Поллок, это было похоже на появление истинного американца среди выходцев из нацменьшинств»[448].)