Он налил в чайник воды и нажал кнопку. Угостить гостя чаем – нерушимая традиция, обязанность хозяина.

– Совсем близко.

– Снегоступы брать?

– Не помешают.

– Ты давно в пути?

– Из Канчалана решил в Анадырь зайти.

Это был ответ на вопрос и означал – недавно.

Отсюда до Канчалана, по чукотским меркам, рукой подать.

– Ты живешь в Канчалане?

– Ходил из Инчоуна брата навестить. Весной. После дня, благословленного добрыми Духами, когда солнце в первый раз вернулось в тундру.

Олег подумал, что от Инчоуна до Канчалана путь совсем не близкий. Пройти его на собаках непросто даже опытному каюру. Много дней, много ночей. Много одиноких холодных дней и ночей в тундре, и тьма, тьма!.. Огромное, красное, ледяное солнце появляется над горизонтом лишь на несколько минут и снова опускается за край земли, и опять наступает тьма над всем Ледовитым побережьем.

Нутэвэкэт вышел из Инчоуна весной – чтобы навестить брата, – а сейчас, в конце октября, возвращается домой.

Олег заварил чай, очень крепкий, почти черный, пожалев, что нет плиточного, самого любимого у тундровых людей, подал кружку Нутэвэкэту, которую тот невозмутимо принял. Потом подумал и поставил перед ним на медвежью шкуру серебряную сахарницу с колотым сахаром, зная, что сам гость ни за что не попросит. Сахарница была английская – очаровательная, традиционная, очень цивилизованная вещица. Его брат любитель таких вещиц. Собственно говоря, Олег привез ее из Лондона как раз в подарок брату, но потом пожадничал и не отдал.

Тут ему стало смешно.

Нутэвэкэт из Инчоуна степенно сидел на полу, скрестив ноги в пятнистых серых штанах из кольчатой нерпы, в замшевой камлейке[1], надетой поверх оленьей кухлянки, чтобы в мех не набивался снег. Подметки торбасов подбиты шкурой белого медведя, чтоб при ходьбе не скользили назад. Только морские охотники с Ледовитого побережья могут позволить себе такие, остальным редко выпадает удача добыть умку. Он сидит, прихлебывает чай, а перед ним на полу стоит серебряная лондонская штучка, которую Олег так и не подарил брату!

Из кухни двойная дверь с тамбуром вела в холодную кладовую, где сильно пахло шкурами, кожей и тундрой. Олег зажег свет и стал в ней шуровать. Его снаряжение было значительно хуже, чем у Нутэвэкэта, но все же кухлянка, малахай и штаны имелись, самые настоящие, без дураков.

Кухлянку ему сшила бабушка Туар, которая еще умела кроить шкуры пальцами, без всяких ножниц, и сшивать их оленьими жилами. Она очень сердилась, когда ей говорили, что сейчас полным-полно синтетических ниток, очень прочных, ими шить гораздо удобней! «Обычай надо держать, – говорила бабушка и поджимала губы. – Когда умру, хоть обмотайтесь нитками и ходите в них, а пока я жива, все по обычаю будет!» И в самом деле, все было «по обычаю», даже три узкие ленточки замши на спине, украшенные бусинами, голубой, красной и белой, оберег от злых духов.

И торбаса у него настоящие – из оленьих камусов с очень плотной шерстью, с лахтачьей[2]подошвой. Кроме того, в них еще был подложен высушенный особым образом мох, который не рассыпался и не крошился, хорошо впитывал влагу, и с такой «стелькой» удобно ходить ко камням.

Никакая одежда – самая современная, самая необыкновенная, самая технологичная – не спасала в тундре от холода и ветра, а сколько ее Олег перепробовал! Все эти глупости, написанные на солидных этикетках – «до минус сорока», «защита от ветра», «защита от влаги», – на поверку оказывались именно глупостями. В десяти километрах от города этикетки уже решительно не спасали, а спасала как раз кухлянка бабушки Туар, сшитая «по обычаю»!

Олег выволок груду меховой одежды, задубевшей на холоде, свалил на диван и налил гостю еще чаю.

Тот закинул за щеку кусок сахару.

Куда они сейчас пойдут?.. Зачем?

По всей видимости, Нутэвэкэт услышал его мысли – люди из тундры это умеют, – потому что отхлебнул чаю и сказал негромко:

– Запасную одежду возьми. Есть?

Олег посмотрел на него. Тот невозмутимо пил чай.

– Для кого?

– Для женщины, которая у вас пропала, однако. За ней пойдем. Недалеко пойдем, но одежда нужна, однако.

Диджей радио «Пурга» Олег Преображенцев, в котором все же была четверть настоящей, истинной луораветланской крови, удержал себя в руках.

Карабин щелкнул, и вся упряжка его эмоций оказалась надежно пристегнутой. Не сорвется.

…Если нужна одежда, значит, московская фифа Лилия Молчанова жива. Значит, она не ушла к Верхним людям. Если Нутэвэкэт из Инчоуна никуда не торопится, значит, немедленная смерть ей не грозит.

А Олег ее почти потерял. Уже верил, что потерял.

«…Кажется, никогда нам на планете этой не встретиться, просто рукой махнуть, и голос почти не слышен…»

Он вышел в соседнюю комнату и стал одеваться.

Жива.

Нутэвэкэт из Инчоуна нашел ее и пришел на радиостанцию, чтобы сказать об этом Олегу.

Где он ее нашел?! В тундре?! Как она могла оказаться в тундре?! Почему не привез ее с собой, если знает, где она?!

Олег натянул нижнюю рубаху из пыжика, мехом внутрь, потом рывком стащил ее через голову. Рубаху он прибережет для Лили. В кухлянке бабушки Туар и обыкновенном свитере он не замерзнет, особенно если идти недалеко, а Нутэвэкэт утверждает, что близко.

Впрочем, по чукотским меркам, триста километров – это совсем ничего.

…Не может она оказаться за триста километров! Или может?

Олег набил рюкзак вещами, плохо соображая, что делает. Что еще понадобится? Лекарства? Спиртное? Бинты?

Он достал узкий термос, вылил в него остатки чая, навалил сахару, завернул крышку и поболтал.

Когда он вышел из кухни, одетый и с рюкзаком, Нутэвэкэт был уже на ногах. Кружка и прекрасная английская серебряная сахарница стояли на шкуре.

– За упряжкой умеешь бежать?

– Умею.

– На обратном пути придется. Собаки троих не потянут.

– Как ты ее нашел?

– Радио слушал, – ответил Нутэвэкэт, пожалуй, весело. – Ты же по радио сказал, что женщина пропала! А я в тундре утром следы видел.

– Какие следы?

– Вездехода. Их метель замела маленько, только я все равно след вижу. За сопкой землянка есть, на берегу. Там летом живут городские браконьеры, икру в бочках солят. Стланик примят, ветки отогнуты. Женщина там.

– Откуда ты знаешь, что она жива?