разрешу вам посмотреть на вашего отца минут десять. Ради вашей безопасности все это время вас будет сопровождать Трэвис.

«Ради моей безопасности?»

Если вы думаете, что представляете, как психиатрическая клиника выглядит изнутри, то, скорее всего, ошибаетесь. Там нет никаких орущих психов за решетками, протягивающих к вам руки между прутьями; санитары не укрощают их, стараясь сделать им укол и надеть на них смирительную рубашку, – ничего такого я не увидела. В общем зале по радио играла классическая музыка. Собравшиеся там люди разных возрастов играли в шашки или раскладывали пасьянсы, писали письма или рисовали акварелью. На некоторых были пижамы, на других обычная одежда. Никто не говорил сам с собой или с другими.

У окна сидела девушка со светлыми волосами и в безразмерном сером свитере. Она смотрела на лес за лечебницей, сложив руки на коленях, словно старушка. На ее лице застыло выражение ожидания, почти надежды на то, что когда-нибудь ночью из леса выйдут феи и спасут ее. Я вспомнила Рейчел.

Некоторые пожилые пациенты сидели в инвалидных колясках. Когда я проходила мимо, они поднимали головы, но, увидев, что у меня нет еды или лекарств, тут же теряли ко мне всякий интерес, как будто я для них вообще не существовала.

Одна пожилая женщина в кресле вязала шарф тупыми пластмассовыми спицами. Шарф, казалось, тянулся на многие метры, меняя цвета, складываясь петлями и теряясь в стоявшей рядом с ней на полу большой сумке с цветочным рисунком. Пальцы ее двигались с механической точностью, и она даже не смотрела на свою работу. Шарф для великана или ни для кого.

Трэвис провел меня через ряд вращающихся дверей и по длинному коридору. У двери в конце он остановился и снял с пояса связку ключей. Моего отца держат за тремя замками. Сердце у меня заколотилось.

В комнате за маленьким, обитым тканью столом спиной к двери сидел мужчина. Когда мы вошли, он не повернулся. Я скользнула взглядом по кровати: белая подушка, белая простыня, свисающие со спинок кожаные ремни. Я прошла чуть дальше, больше не отрывая глаз от профиля сидящего на стуле мужчины.

– Тут кое-кто хочет с тобой повидаться, Фрэнк, – с подчеркнутой мягкостью сказал Трэвис. – Некто, кто ждал этого момента очень-очень долго, правда?

Мальчик с фотографии в школьном альбоме давным-давно исчез. Мой папа поднял лицо с бледными водянистыми глазами. Под небритыми щеками заиграли мышцы, напряглась шея. Но он не улыбнулся и не заговорил.

– Привет, – прошептала я. – Привет, папа.

Папа: еще одно слово воображаемого языка. Глаза его расширились, по щеке скатилась слеза, челюсти сжались еще сильнее. Губы зашевелились, но я не поняла, что он хотел сказать. Сердце у меня сжалось.

«Он никогда не будет петь, готовя завтрак».

– А он… – начала я, – он… не может говорить?

– Это от лекарств, – тихо произнес Трэвис, подходя ко мне со стулом. – Может, присядешь?

Я села, а санитар положил руку на плечо папы. Другую руку, правую, он скрывал под обитым тканью столом.

– Все хорошо, Фрэнк. Успокойся. Все хорошо.

Мне же он сказал:

– Сначала я говорил, что слишком рано ждать тебя, что ты слишком маленькая, чтобы самой приехать сюда, но не думаю, что он понимал.

Трэвис помолчал.

– Честно говоря, я не ожидал тебя еще несколько лет.

Этот человек, которого я впервые увидела несколько минут назад, знал, кто я и почему я здесь. Я не знала, как к этому относиться, так что просто сказала:

– Наверное, вы здесь давно работаете.

Трэвис слабо улыбнулся.

– С возрастом время бежит все быстрее. Какой-то смысл в этом есть, я так думаю. Каждый день становится все меньшей частью жизни.

Я посмотрела на отца.

– Можно до него дотронуться?

Санитар кивнул.

– Только недолго. И если он не расстроится.

– А сейчас он расстроен?

– Нет, не расстроен. Просто слишком расчувствовался.

Я взяла отца за руку – вялую и мягкую, как я и ожидала, – а отец устремил взгляд за мои плечи, где Трэвис открывал его прикроватную тумбочку.

– Он хотел, чтобы ты кое-что прочитала.

Отец сидел и внимательно смотрел на Трэвиса.

– Откуда вы знаете?

– Узнал в первую неделю своей работы, тем вечером, когда твоего отца привезли сюда, в Брайдуэлл. У нас всегда было чувство, что мы вместе идем по этой дороге, правда, Фрэнк?

Фрэнк кивнул или попытался кивнуть.

– И сколько времени он здесь находится?

– Примерно четырнадцать лет.

Трэвис нашел, что искал, и положил этот предмет на стол передо мной. В первую секунду мне показалось, что санитар взял мой дневник. Тетрадь, правда, была старше на вид, с мраморной черно-белой обложкой, с помятыми и пожелтевшими от времени страницами. Но все равно казалась до жути знакомой.

Я посмотрела на Трэвиса, который теперь стоял у двери, как часовой.

– Можно?..

Санитар кивнул.

– Он хотел, чтобы ты это прочитала. Он написал это для тебя.

Я открыла тетрадь. Первая страница была заполнена мужским размашистым почерком, едва читаемым. Значит, такой почерк у моего отца? Я взглянула на него – в глазах у него до сих пор стояли непролитые слезы – и приступила к чтению.

Привет, малыш Йирли! Хотелось бы мне знать твое имя, но я даже не знаю, мальчик ты или девочка. Точнее, мужчина или женщина к тому времени, как возьмешь это послание в руки. Если возьмешь. Мне так хочется с тобой встретиться, но я боюсь того, что ты обо мне подумаешь. Боюсь, ты будешь ненавидеть меня, и если так, то я тебя понимаю. Может, твоя мать никогда не рассказывала тебе обо мне, наверное, так даже лучше.

И все же я пишу на тот случай, если ты придешь. Иначе, боюсь, к тому времени я уже не смогу ответить на твои вопросы.

Я перевернула страницу.

Я не помню своих настоящих родителей. Я даже не могу вспомнить имя, которое они мне дали. Единственное, что я хорошо помню – это время, которое я провел с твоей матерью. Иногда я просыпаюсь в этом холодном пустом месте с ощущением счастья в сердце, как если бы она лежала рядом со мной всю ночь. Иногда мне кажется, что я ощущаю запах ее шампуня на подушке и жарящегося в соседней комнате бекона, и я как можно дольше стараюсь сохранить эти ощущения.

В остальном же моя память полна пробелов, и я знаю, что чем дольше буду находиться здесь, тем меньше буду помнить. Но я в безопасности, малыш Йирли, как и ты.

У меня по спине пробежал холодок. Отец не