Касси тоже была очень рада.

– Ребенок, – воскликнула она, – милое маленькое дитя. О, это самое лучшее, что только может быть!

И я была с ней полностью согласна. Ребенок поможет мне забыть мое горе. Теперь все мои дни были заняты планированием того, что нужно сделать для ребенка. Бабушка вспоминала, как у нее родилась моя мать. Отношение слуг ко мне тоже изменилось. Все с нетерпением ждали появления в доме малыша.

Вместе с беременностью на меня снизошла безмятежность. Теперь я в основном размышляла, какое приданое приготовить моему малышу и какую для него выбрать колыбель. Я была полностью поглощена мыслями о ребенке.

Леди Сэланжер ворчала. Она не любила, когда в доме происходили какие-нибудь перемены, но в данном случае ей представилась возможность вспомнить о тех ужасных временах, когда у нее родилась Касси, что по большому счету было не очень-то тактично, если учесть, что в доме находилась женщина, которая готовилась стать матерью.

Лето пролетело незаметно, наступила осень.

Джулия нашла себе мужа. Он был на тридцать лет старше ее и сильно пил, но при этом обладал одним очень ценным качеством – был богат. Графиня, довольная, что ее миссия наконец завершилась, приняла под свое покровительство следующую клиентку.

Мне стало трудно передвигаться. Теперь, когда позволяла погода, я, как правило, сидела в саду с бабушкой и Касси, и мы вели разговоры о будущем ребенке.

Доктор находил меня вполне здоровой и сильной. «Все будет хорошо», – говорил он.

Бабушка пригласила акушерку, которая должна была оставаться в доме до рождения ребенка. Я уже считала дни, предчувствуя, как изменится моя жизнь, когда родится ребенок.

В пасмурный февральский день Кэтрин появилась на свет. Едва ли ее можно было назвать красивой – вся в морщинках, со сморщенным личиком, с колючими светлыми волосиками и крохотным носиком; но мне она показалась совершенством. Потом с каждым днем она все больше менялась и уже через неделю была настоящей красавицей.

Я редко видела бабушку такой счастливой. Касси почитала за большую честь, когда ей давали подержать малышку. Леди Сэланжер сказала, что необходимо взять няню, чтобы у меня оставалось больше свободного времени для себя, что в действительности означало – для нее; но я хотела растить свою девочку сама.

– Это нонсенс, – заявила леди Сэланжер, – только слуги и люди подобного им сорта поступают таким образом.

Но я была непреклонна. Кэтрин стала моим утешением и принадлежала только мне.

У меня теперь было столько дел, что весь мой день был расписан по минутам. И я была этому рада. Мы назвали малышку Кэти – Кэтрин звучало слишком солидно для такого крошечного существа. Когда я держала Кэти на руках и наблюдала за изменениями, происходившими в ней, когда я увидела ее первую улыбку, поняла, что она узнает меня, что чувствует себя в счастливой безопасности рядом со мной... тогда я ощутила, что утешена.

С Кэти моя печаль начала утихать. Она была для меня не просто любимым ребенком – она была смыслом моей жизни.

Когда Кэти исполнился год, я решила уйти из Шелкового дома. Этот дом был связан для меня со страданиями. Леди Сэланжер никак не могла забыть, что я всего лишь внучка женщины, которая работала на их семью. Бабушкина машинка стучала теперь не переставая, потому что она постоянно шила что-нибудь для Кэти. От меня ожидалось, что я буду выполнять свои обязанности по отношению к ее милости. Я по-прежнему читала ей, подносила и уносила и следила за тем, чтобы ей было удобно. С Касси она обращалась точно так же. И несмотря на то, что теперь я была ее невесткой, я продолжала чувствовать себя бедной родственницей.

У нее вызывало негодование то, что я столько времени уделяю своей дочери. Если мне требовалось отлучиться к Кэти в то время, когда я читала ей, мое место занимала Касси, что отнюдь не доставляло удовольствия леди Сэланжер. Я начинала понимать, что эти капризы тяготят меня не меньше, чем взаимоотношения с Чарльзом.

Я всегда знала, что он относится ко мне как-то по-особенному. Когда-то он попытался меня склонить к любовной связи, а потом, после моего отказа ему, запер меня в мавзолее. Вся эта история закончилась для него страшным унижением. Я догадывалась, что Чарльз принадлежит к тому типу мужчин, которые не забывают обид. В таком случае, он должен помнить, что своим купанием в озере он обязан мне. Я часто замечала, что он наблюдает за мной, и от этого мне было не по себе.

Несмотря на полную занятость с Кэти, я продолжала думать о смерти Филиппа, и чем больше я думала о ней, тем чаще связывала ее со смертью Лоренцо; и постепенно я абсолютно уверилась в том, что Филипп лишь случайно не стал жертвой еще тогда.

У меня вошло в привычку приходить к тому месту в лесу, где нашли тело Филиппа. Здесь густо росли деревья. Я спрашивала себя, действительно ли он умер здесь или злодей перетащил его сюда позже.

Все указывало на самоубийство. Положение ружья... и то, что оно было взято из оружейной комнаты в доме... Но даже перед лицом этих фактов я по-прежнему отказывалась верить, что он сам убил себя.

Я знала, что моя версия прозвучит для других неубедительно. Даже бабушка думала, что у Филиппа была какая-то тайна и он боялся предания ее гласности больше смерти, а смерть Лоренцо она считала чистой случайностью.

– Ты должна посмотреть правде в лицо, – говорила она, – ты должна видеть жизнь такой, какая она есть, а не такой, какой ты хочешь ее видеть. Это единственный способ собраться с силами и продолжать жить.

Поэтому я держала свои мысли при себе. Когда-нибудь я найду новые подтверждения своему открытию. Как? Когда? Во мне просыпался скепсис. Но я отказывалась слушать его. Когда-нибудь я получу ответы на свои вопросы.

Не знаю, почему я считала, что смогу найти их на месте его гибели. Филипп теперь лежал в мавзолее вместе со своими предками. Но если бы он мог вернуться и рассказать мне обо всем, то сделал бы это именно здесь.

Я думала: если бы деревья могли говорить, они рассказали бы мне правду. Я часто смотрела на их высокие кроны. «Как это произошло? – шепотом спрашивала я. – Вы должны были видеть».

И надо же было так случиться, что именно там я наткнулась на Чарльза.

– Привет, Ленор, – сказал он, – ты, кажется, часто приходишь сюда?

– Да, – ответила я.

– Почему? Своего рода паломничество?

Я покачала головой и отвернулась, как всегда, чувствуя себя неловко в его присутствии. Он поймал меня за руку.

– Не уходи, – сказал он, – я хочу поговорить с тобой.

– Да?

– Тебе, наверно, очень одиноко.

– У меня есть дочь... и бабушка.

– Но ты скучаешь по Филиппу?

– Конечно.

– Я всегда завидовал ему.