Покидал я ту баню со сложными чувствами. Поначалу думал вызвать милицию, однако, размышляя, понял: ну, какие претензии можно ему предъявить? Все-таки столько времени прошло, и Лазаревское не Владимир — незнакомый город… Однако для профилактики, едва опознанный мной бывший вор вошел в моечную, отозвал банщика в сторону и предупредил его об опасном посетителе. А вечером того же дня сделал в своем дневнике такую запись:

«Пошел париться в городскую баню, узнал о ней в очереди за газетами. Очень хорошая парная, одни отдыхающие. Мыла не было — одолжил, а у меня одолжили свежий «Советский спорт». Все здесь, словно одна семья, и пара веников на пятнадцать человек. Наконец, главное, неожиданно встретил субъекта, что свистнул у меня во Владимире дипломат и джинсы. Это уже третья наша встреча, и две из них произошли в банях! Похоже, именно бани стали постоянным местом его промысла, иначе, зачем ему столь вместительный пакет?».

А тремя днями спустя, лениво просматривая на пляже местную газету, под рубрикой «Происшествия» я прочел: «… августа в городской бане при краже брюк и мобильного телефона задержан Т., 51 года, без определенного рода занятий. Начато следствие, ранее потерпевших от краж граждан просим обращаться в городской отдел внутренних дел или по телефонам…».

— Похоже, наш «Привет парикмахеру!» решил джинсы сменить, свои то пообносились, — сказал я жене, протягивая газету и рассказав ей о последнем банном рандеву со старым новым знакомым.

Но в милицию тогда я все-таки не пошел, что ж, в который раз «Привет парикмахеру!».

I.

Среди диссидентов — правозащитников, почти все имена, которых на слуху, как-то затерялся Виктор Некипелов[1], какое-то время в семидесятых, живший в провинциальном Камешково и заведовавшего местной аптекой. Замечу, что с Некипеловым я знаком не был, никогда с ним не встречался, хотя и был наслышан о нем от своего друга, судмедэксперта района Бориса Касаткина.

Но прежде о Касаткине. О Борисе Михайловиче знавшие его люди: врачи, медсестры, прокуроры, книголюбы, милиционеры, просто знакомые готовы и сейчас говорить часами. Мягкий по натуре, он напоминал редкий, ныне почти не встречаемый тип доктора из прошлого. Эдакого чеховского земского врача, словно сошедшего в захолустное Камешково из рассказа писателя.

Наибольшей страстью Бориса кроме медицины были книги. Их он покупал, разыскивал, собирал, со временем у него сложилась завидная библиотека. Кое-что перепадало мне, редкую книгу Касаткин приобретал и для друзей. А если подмечал, что раритет кому-то нужнее, скрепя сердце, напоследок обнюхав и поглаживая книгу, щедро дарил новинку. У меня по сей день стоят на полках несколько таких презентов.

На книжной почве он и сошелся с Некипеловым. Ведь тот, будучи заведующим провинциальной аптекой, еще писал стихи и прозу, к тому же учился в Литинституте, став членом, запрещенного в те времена ПЕН — клуба со штаб-квартирой в Париже.

Так, однако, случилось, что общение с Некипеловым принесло Борису немалые хлопоты. Запомнилось, как однажды он вполголоса, по обыкновению стеснительно сообщил, что его вызывали в КГБ.

— И на что ты им сдался? — осторожно спрашиваю у него. — Верно, понадобилось консультация по судебной медицине…

Поясню, что судмедэксперты помогали этой организации в решении специальных вопросов. Бывало, нам и экспертизы назначались, с обязательными подписками о неразглашении и ответственности за дачу ложных показаний…

— Нет, медицина здесь ни причем, тут иное, — поделился со мной Борис. — Понимаешь, Виктор, тот, что фармацевт, пользовался моей пишущей машинкой. То для отчета по аптеке просил, то стихи перепечатать. В итоге оказалось, что Некипелов, помимо прочего, печатал на «Москве» и антисоветчину, какую-то грешную повесть «Институт дураков».

Я припомнил с мелким шрифтом дребезжащую «Москву», хромающими буквами «х» и «е», по ним, чтобы пропечатались, доводилось ударять и дважды. В отпуска Касаткина, когда, подменяя его, я наезжал из Владимира, мне тоже доводилось на той «Москве» печатать…

— Что ж ты так оплошал, Боря? — упрекнул товарища. Но осекся, поняв, насколько он переживает, когда заметил в его портфеле початую бутылку водки. Водку ту мы прикончили. А пока закусывали черствыми пирожками, у меня созрел план.

— Пока ничего не предпринимай, — сказал я Борису, — есть, кажется, свет в конце туннеля. Авось сработает…

II.

День спустя я напросился на прием к прокурору области Виктору Ивановичу Цареву. В те годы областной прокурор был величиной значительной, и в обязательном порядке член бюро обкома. Царев меня внимательно выслушал, оценив ситуацию по-своему жестко:

— Да, попался твой Касаткин на крючок нашим соседям. Они уж такого карася не упустят…

Для непосвященных замечу, что в те времена прокуратура, находившаяся в городских Палатах, соседствовала с КГБ, расквартированным с истинно княжеским размахом, через дорогу на территории древнего владимирского Кремля.

Виктор Иванович встал из-за стола и, пройдя в угол сравнительно небольшого кабинета, расположился на стареньком диване, пригласив меня присесть рядом. Об этом любимом Царевым диване ходили легенды. Некоторые утверждали, что, восседая, а иногда по служебной необходимости и ночуя на нем, суровый Государственный советник юстиции 3-го класса, кстати, звание по военным меркам равное генеральскому, нередко превращался в доброго и участливого к людским невзгодам человека.

Расположившись на волшебном диване и попив чаю, который не замедлила нам доставить секретарша, Виктор Иванович миролюбиво произнес:

— Я, пожалуй, посоветуюсь с Павлом Михайловичем, как выйти из положения. Он, как мой первый зам КГБ курирует, на днях тебе Дроздов перезвонит. — И прокурор области отпустил меня с богом.

Дня три я ждал звонка Дроздова. А пока заслуженную, но уже вражескую «Москву» отправили на экспертизу. Что и говорить, то ведомство работало с размахом. И если учесть, что незадолго до этого я углядел в сборнике работ по криминалистике статью под названием «К вопросу об идентификации машинописных машин по шрифту», уже было близко к восстановлению статус — кво в отдельно взятом райцентре нашей области.

Однако и на помощь Павла Михайловича я тоже не без оснований рассчитывал. Так сложилось, что незадолго до этих событий во Владимире стряслось криминальное происшествие. Тогда пойму Клязьмы за теплоцентралью перекопали, подобно острову сокровищ, в поисках места, где, по признанию некоего бомжа, двумя месяцами ранее он захоронил сотоварища по профессии. Тайный могильщик утверждал, что тот скончался самолично, тогда как третий из их компании дал показания об убийстве с удушением.