Ленин еще мог сказать без избыточной самоиронии: «Душой я с вами, на каторге, а телом здесь, в гостинице, в Цюрихе», то в наши дни такое указание на свою реальную геолокацию мгновенно аннулировало бы важность всего, что может быть сказано из этой точки (особенно для тех, кто сейчас находится на каторге). Представьте себе, что вы на своей странице в соцсети говорите, что разделяете невзгоды со своим народом (как эту речевую геопозицию когда-то сформулировала Ахматова: «Я была тогда с моим народом, / Там, где мой народ, к несчастью, был»[3]). Но теперь за этим утверждением может последовать неосторожно опубликованное фото, которое показывает, что вы разделяете все эти беды с курорта или из какой-то другой сомнительно удаленной геолокации. Ваша речевая геопозиция оказывается фальшивой, реальные метаданные опровергают в известной степени ваше утверждение о солидарности с народом. Такие семантико-прагматические парадоксы существовали с древности («все, кто был на моем корабле, мертвы»[4]). Но сегодня они чрезвычайно далеки от апорий, которые можно обсуждать в неспешных философских беседах. Подобные несоответствия могут серьезно повлиять на вашу судьбу, напрочь лишив вас доверия со стороны вашей аудитории, и даже разрушить дружбы.

  Откуда мы говорим, или О речевой геопозиции | Colta.ru

August 10, 2024 01:23

Откуда мы говорим, или О речевой геопозиции | Colta.ru

Вы говорите, находясь в России? Тогда вам недоступны некоторые выражения, такие как «война», «вторжение», «агрессия», а всякий их использующий будет восприниматься как чужой. Вы эмигрант и общаетесь с другими восточнославянскими эмигрантами? В этом случае вы можете продолжать пользоваться «всем богатством русского языка», но у вас произойдут коммуникативные разрывы с «оставшимися»: некоторые тревоги (тех, кто остался в России) станут вам непонятны, а молчание ваших (бывших) соотечественников — неприятно. Наконец, если вы все еще находитесь на границе между «двумя мирами» и только надеетесь получить визу как политический активист, но вполне допускаете, что вам придется вернуться, тогда война для вас пока все еще будет называться «всеми этими событиями» и «всем, что происходит». Другими словами, именно ваша геолокация будет определять, что вы говорите, где бы вы ни находились — при так называемом тоталитаризме или в царстве так называемой свободы слова. То, что я называю геопозицией речи, становится важной лингвистической переменной, потому что теперь она определяет, что вами может быть сказано, наиболее эффективно или неявно. При этом, чтобы оправдать выражение «все эти события», никто не станет вам объяснять, что он или она просто боятся. Или, наоборот, вам никто не скажет, что им ничего не стоит произнести слово «война», когда они эмигрировали в Западную Европу. Люди в такой степени усваивают ту или иную речевую геопозицию, что она начинает восприниматься как естественная, как само собой разумеющееся. Картина усложняется тем, что разные геопозиции в речи одного и того же человека могут сменять друг друга буквально в течение месяца, в зависимости от состояния его миграционных документов и изменений в его реальной геолокации. Геопозиция речи — это динамический параметр, а отнюдь не «естественная» данность (как и «родной язык»). И хотя со временем геопозиция речи усваивается и становится имплицитной, но изначально это конструкция, требующая определенных усилий, чтобы ее выработать. Она даже не автоматически следует за «релокацией», то есть за перемещением в пространстве. Переезжая, носители русского языка часто сохраняют как раз прежнюю «речевую геопозицию» — во всяком случае, на какое-то время, пока они не почувствуют противоречия со своими новыми жизненными условиями.

  Откуда мы говорим, или О речевой геопозиции | Colta.ru

August 10, 2024 01:23

Откуда мы говорим, или О речевой геопозиции | Colta.ru

новый тип цензуры, который я бы назвал алгоритмическим. Речь идет о риске быть арестованным не за анекдот на коммунальной кухне, а за перепост в социальной сети. В прежние времена для того, чтобы кто-то из соседей проявил бдительность, необходим был «индивидуальный подход», заинтересованное подозрение к речи другого. А сегодня идентификация крамольного высказывания, а вместе с ней и сам импульс для репрессий фактически делегированы алгоритмам (как и лоялистские реплики отданы на аутсорс ботам). В таком сеттинге — отнюдь не «лучшем из возможных» — арестован будет не обязательно главный «голос протеста», это может быть обычная школьница, которая поделилась протестным мемом. Так или иначе, алгоритмы, в отличие от тиранов, не приспособлены звонить перед репрессиями и уточнять, «хороший ли поэт Мандельштам», они просто реагируют на ключевые слова. И это заставляет вас на всякий случай от них отказываться: неважно, что вы там думаете и считаете ли вы свои стихи антивоенными, просто избегайте некоторых выражений, из-за которых вы можете потерять работу. Это, кажется, впервые было опробовано еще вполне «вручную» (хотя руки полиции и были оснащены видеокамерами) во время «Болотных протестов», когда из всей массы вышедших на улицу в мае 2012 года репрессии коснулись вполне произвольных людей, но список был по-иезуитски социально репрезентативным: молодая анархистка, почтенный отец семейства или, к примеру, пенсионер. Такая алеаторная репрессия была призвана создать атмосферу страха за любое, включая совершенно «мирное и без оружия», участие в протестах. Впоследствии эта стратегия и была автоматизирована в алгоритмической сетевой цензуре, когда криминализированной оказывается сама речь и любое упоминание определенных слов должно вызывать опасение. В 2014-м нас, протестные силы, развели (как лохов) по двум лагерям с помощью вопроса о Крыме и Донбассе, но это оставалось чисто идеологическим противостоянием, и, грубо говоря, внутри (культуры) рф относительно мирно сосуществовали и «наш», и «не наш». Но в 2022-м этот спекулятивный раскол потребовалось перевести на уровень окончательного морально-хозяйственного решения: теперь, если вы не согласны с генеральной линией фантазмо-империализма, вам лучше уезжать в эмиграцию, а уж если по какой-то причине, включая уважительные, у вас не получается это устроить, то вы должны морально приспособиться к новому людоедскому порядку, найти в нем какую-то правоту или свой трагизм и, в общем, ассимилироваться в своей новой стране.