Тещин мост звал. Звало уютное открытое кафе у ближнего края моста, звали шевелящиеся на солоноватом ветру скатерти, звали столики, звали запотевшие пивные бутылки в холодильных шкафах, запахи близкого моря и близкого порта, звало прогретое очарование южного лета.

И звали очередные напасти — что еще могло привести в Одессу шефа московского Дозора, как не напасти?

Однако начал Завулон, вопреки ожиданиям Шереметьева, очень издалека.

Едва усевшись за стол, он совершил такое движение, будто лезет во внутренний карман несуществующего (лето же, причем южное) пиджака, и вынул из сумрака продолговатый конверт, запечатанный не где-нибудь, а в московском бюро Инквизиции. От конверта разило официальной магией.

— Держи, — ворчливо сказал Завулон. — Пока только на барменов…

В конверте, без сомнения, находились официальные разрешения на инициацию персонала «Виктории», каковой Лайк уже давно и тщетно добивался. Он, естественно, не рассчитывал на единовременную инициацию всех без исключения сотрудников, от директрисы до официанток. Но процедура выдачи разрешений хотя бы на обоих барменов и обоих поваров почему-то затягивалась и все время откладывалась.

— Ну, наконец-то! — Лайк принял конверт. — А похлебкиных наших? Хотя бы Сашу? Пока нет?

— Пока — нет. — Завулон все еще ворчал. — Не до этого было, уж прости. А это Турлянскому твоему. Вручишь, мне недосуг.

В очередном конверте крылось еще одно разрешение Инквизиции. Лайку не нужно было даже заглядывать в текст, начертанный сумеречными письменами.

«Сим удостоверяется право Темного мага Аристарха Турлянского, рожденного и инициированного в Одессе, отныне и присно носить сумеречное имя, данное наставником и хранимое в душе и сердце.

Тьма подтверждает заслуги своего адепта.

Свет признает сие и не чинит препятствий.

Инквизиция свидетельствует: да станет так.

Дано:…»

Дата стояла вчерашняя.

— Ого! — Лайк шевельнул бровями. — Даже так?

— Если потрудишься и поворошишь вероятности, — глухо промолвил Завулон, — поймешь, от чего уберег он Иных на Марсовом поле. То, что Турлянский знал эту чокнутую питерскую чародейку, — неслыханная удача. Впрочем, хватит об этом. Скажи лучше, ты не знаешь в Москве какого-нибудь места наподобие «Виктории»? Желательно поближе к Таганке.

Лаик рассмеялся, бережно пряча оба конверта в сумрак:

— Что? Проникся наконец-то?

Завулон холодно взглянул на киевлянина — казалось, даже летний зной раздался подальше от облюбованного Иными столика.

— Определенная польза от подобного вертепа все же имеется, что ни говори.

— Могу звякнуть знакомой ведьмочке, она по выискиванию подобных мест большая мастерица.

— Кому? Сестренке Си?

— Ей.

— Ну… звякни.

— Звякну.

Тут как раз принесли пиво. Теплое. Вот куда бы Завулону холод глаз применять — пиво в холодильниках охлаждаться просто не успевало.

— Чего это вы из Киева сорвались так скоропостижно? — сварливо осведомился Завулон.

«А ведь он недоволен, — понял Лайк внезапно. — Недоволен, и причем сильно. Потому и ворчит».

— Да так… Моря захотелось после Питера этого вонючего, солнца. Тепла, черт побери. Арику дела сдать надо опять же. Шведу, соответственно, принять. А мне — проконтролировать, наставить и благословить.

— Лайк, — вздохнул Завулон укоризненно. — Мне-то голову не морочь, ладно? Выкладывай все, что ты наработал по вопросу инициации городов.

Одновременно Завулон усилил защитный колпак, и без того не слабенький.

«Ну, конечно, — уныло подумал Лайк. — Он обо всем догадался. Глупо было крыться. Глупо… и самонадеянно. Но должен же я когда-нибудь его переиграть? Обязательно должен!»

«Не в этот раз», — подумал Завулон, пристально глядя на коллегу.

По мосту приближалась свадьба. Еще час-другой — и новобрачные с гостями начнут изнывать от жары. Поэтому все спешили пошастать по мемориальным для подобных торжеств местам, быстренько попозировать печальному пожилому фотографу, похожему на чучело фламинго из берлинского паноптикума, и юркнуть в спасительную кондиционированную прохладу заблаговременно снятого кабачка.

— Между прочим, — заметил Завулон, — фон Киссель тоже в Одессе. И Гесер прислал… эмиссара. Со свитой.

— Кого?

— Илью.

— Это такой очкастый?

— Они там через одного очкастые, — буркнул Завулон. Все еще недовольно.

Это было нетипично для шефа московских Темных. Он вообще редко выставлял настроения и чувства напоказ, а если и случалось когда такое, длилось сие весьма недолго. Пора бы ему перестать изображать недовольство и начинать методично выдавливать из Лайка информацию. А уж последнее Завулон умел, как никто в этом мире.

— Я жду, Лайк.

И Шереметьев честно, без утайки и недомолвок, пересказал Завулону все недавние диалоги с младшими коллегами. Плюс некоторые собственные мысли. Плюс догадки, которые родились у него прямо во время изложения. Крыться дальше не имело смысла. Более того, это стало опасным.

Глава московских Темных после рассказа задумался. Надолго — на целых полбутылки «Хайнекена». Лайк «Хайнекен» не любил, поэтому патриотично пил светлую классическую «Оболонь» и ждал.

— Вот как, значит, — очнулся наконец от размышлений Завулон. — Город-Иной. Смелое обобщение, Тьма покрой, очень смелое! Это кто придумал? Опять Турлянский?

— Швед. Николаевец. Новый глава Причерноморья.

— Ага, ага… Значит, ты решил, что под соусом передачи дел твои эксперименты будут выглядеть более невинными?

— А что, у меня есть выбор? — огрызнулся Лайк. — Экспериментировать в Киеве — себе дороже, да и присматривают за Киевом иди ты как. А больше экспериментировать негде. В Харькове Шиндже, в Днепре и Донецке — просто рискованно, а Одесса — она и не такое сносила без проблем. Всю гадость просто в море смывает, в глубину, в сероводород.

— Экспериментатор… — Завулон шел на рекорд беспрерывного ворчания. — Ты хоть отчеты Рафаэля Плюмаржа о парижском сиянии читал?

— Читал.

— А Скотта Дартье? «О сущностях селений людских?»

— Читал.

— А «Урбаноида» некоего Марибора Браника? — Лайк едва удержался, чтобы не прыснуть в кулак:

— Это не читал. Это писал…

Теперь настала очередь удивляться Завулону:

— Что, правда? «Урбаноида» написал ты?

— Я. В восемьсот тридцать шестом. После… Ну, ты знаешь, после чего, раз упомянул в этом контексте.