караваны доходили до 500–600 больших судов, собиравшихся по весне в Нижнем Новгороде со всего верхнего Поволжья, а также с Оки и Москвы-реки. Путь от Твери до Рыбинска совершался обыкновенно в 6 дней, от Рыбинска до Нижнего – в 8 дней, от Москвы до Нижнего – около 11 суток. Весенний караван выступал под общим командованием начальника Стрельцовой охраны, шедшей чаще всего на головном судне, которое вооружалось даже пушками. С караваном плыли также разные служилые люди, отправлявшиеся по делам в низовые города, а также посольства в Персию и другие восточные страны. Суда шли по большей части самосплавом, но иногда употреблялись “гребки” (весла), а при попутном ветре и паруса».

Однако Шубин описывает ситуацию, которая сложилась спустя примерно сто лет после плавания Никитина, а во времена Ивана III торговым людям приходилось рассчитывать только на удачу – и на самих себя. Наиболее эффективным способом избегать «ненужных встреч» с речными пиратами стали частые остановки, особенно в крупных городах вниз по Волге – Ростове, Муроме, Ярославле, Нижнем Новгороде. Но после Казани и вплоть до Астрахани Волга превращалась в некий аналог современного Сомали, где никто не брался гарантировать безопасность торгового судоходства.

* * *

На Волге их называли разбойниками, вольницей, ушкуйниками, ватажниками и даже по-современному – братками. Можно назвать их и пиратами. Ужас, который наводили эти люди на реке, был сродни морскому, когда флибустьеры и корсары – криминальные бродяги морей – брали на абордаж торговые суда.

С речными пиратами боролись все русские цари, но даже усилия власти ни к чему не приводили. В народе о речной вольнице слагали легенды и песни. Разбойники представали в них очень даже романтическими натурами, для которых воля была смыслом жизни. Лихая слава о волжских разбойниках идет с XI века, когда под Нижним Новгородом объявились ушкуйники из Новгорода Великого. Они разведали, что здесь на пересечении двух рек собирается торговый люд из разных земель и поживиться есть чем. Стремительные лодки-ушкуи врезались в торговые караваны, и родившийся в те времена разбойный клич: «Сарынь на кичку!» – вмиг усмирял купцов.

Приметный образ волжского ушкуйника сохранился в народной песне: «На них шапочки собольи, верхи бархатны, на камке у них кафтаны однорядочны, канаватные (стеганые на вате) бешметы в одну нитку строчены, галуном рубашки шелковые обложены, сапоги на них, на молодцах, сафьяновы, на них штанишки суконны, по-старинному скроены…» Не все сегодня понятно нам из атрибутов моды того времени, но, видно по всему, куражилась волжская братва, похваляясь своей удалью и даже не скрывала свою всем приметную «униформу». Но не пойман – не вор, даже если все знают, что он еще хлеще – разбойник… Купеческие жалобы о налетах ушкуйников заканчивались стандартными фразами: «И суда на них нигде нет».

Одним из первых, кто пробовал усмирить бесчинствовавших на Волге ушкуйников, был московский князь Дмитрий Иванович, будущий Дмитрий Донской. Он обратился к новгородскому вече с просьбой унять молодцов, но получил ответ, что «ходили те молодцы без нашего слова, по своей охоте, и где гуляли – то нам неведомо». А банды ушкуйников продолжали ходить по Волге, но теперь уже не одиночными ватагами, а целым войском. В 1374 году они разорили и сожгли сам Сарай – столицу Золотой Орды, и тогда же основали город Хлынов, будущую Вятку, ставший их главной цитаделью. Тогда же от их набегов досталось Ярославлю и Костроме, а в 1375 году и Нижнему Новгороду. Историки, изучавшие речной разбой, оставили в своих трудах имена атаманов ушкуйников Прокофия и Смолянина, «пограбивших и пожегших» Нижний Новгород. Исторические хроники говорят, что в последний раз Нижнему досталось от ушкуйников в 1409 году. Но только в 1489 году Иван III покончил с новгородскими пиратами, взяв штурмом их главный оплот – Вятку.

Самым опасным участком Волги считался район нынешних Жигулей. Само это название тоже пришло к нам из разбойничьих времен. Приближаясь к Жигулям, каждый судовладелец задабривал рабочих водкой, чтобы они не наговорили на него лишнего, а сам готовил дань и горячо молился, чтобы Господь помог ему преодолеть страшное место. Здесь «жигулевская вольница» применяла особую пытку – жжение вениками (они и назывались жигулями). Хозяина судна пытали, нахлестывая запаленными вениками и приговаривая при этом: «Давай деньги!.. Где спрятал?»

В большинстве случаев нападения обходились без пролития крови и, в сущности, при ограниченном составе разбойничьих шаек (иногда всего 5–6 человек), были возможны только при полном безучастии и пассивности «посадов» на ладьях, которые, как и в старину, по первому крику нападавших, ложились ничком на своих местах и спокойно ждали, пока разбойники кончат свое дело и уедут. Бывали случаи, что команды даже сами наводили разбойников на суда, озлившись на притеснения хозяина или его приказчика.

Многие купцы при подходе к Жигулям забирали с собой все деньги, какие имели на расходы в пути, сходили с судна на берег (обыкновенно у села Новодевичье) и проезжали Самарскую Луку сухим путем на лошадях до села Переволоки, где поджидали свое судно и снова садились на него. Отъезд хозяина, конечно, не спасал судно от нападения разбойников, но пожива им в таких случаях была небольшая: все дело обыкновенно ограничивалось захватом водки и съестных припасов, в лучшем случае удавалось «сорвать» рублей 20–25 в виде выкупа.

* * *

Афанасий Никитин ввиду краткости своего сочинения не упоминает, каких людей он встречал во время путешествия вниз по Волге, были ли у тверских купцов какие-то встречи, беседы, общение с местными жителями. Скорее всего, по берегам Волги в XV веке жило не очень много людей. И селиться они предпочитали поближе к городам и монастырям – то есть к более-менее защищенным местам.

Тут у нас появляется неожиданный свидетель – русский драматург Александр Островский. В 1851 году открылась первая в России крупная железная дорога, получившая название Николаевской в честь Николая I. Спустя пять лет, когда императора уже не было в живых, его наследник Александр II решил проверить, что за «хозяйство» он принял в наследство. Среди прочего возникла идея изучить эффект открытия железной дороги («чугунки», как ее называли в то время даже в официальных газетах) на жизнь губерний, через которые пролегла стальная магистраль.

Поручить такое дело Александр решил своему брату, великому князю Константину Николаевичу, который в то время возглавлял Морское министерство и одновременно Русское географическое общество. Великий князь выступил с оригинальным предложением: отправить в губернии следует не чиновников, а… писателей. Мол, мастера художественного слова не просто опишут жизнь «при чугунке», но и передадут самые потаенные народные чаяния. Идея получила высочайшее одобрение, и начался подбор писателей, которым можно было доверить такую важную государственную миссию. Так Островский оказался в составе «великокняжеского» писательского пула, который отправился колесить по Верхневолжью. Ему досталось