Анна Павлова и Михаил Мордкин в балете «Вакханка»

Настроения музыки всецело овладевали Анной Павловной, и она передавала их так, как будто бы ее тело было струной, вибрирующей в ответ на мелодию. В одном и том же танце она была величаво-строгой, задумчиво-грустной, трогательно-нежной. Как она этого достигала? Словами этого не скажешь; я сравнил бы это с игрой светотеней: от проходящих по небу облаков меняется освещение, а с ним меняется и самый вид природы.

Шуман как-то сказал своим ученикам: «Если вы не будете слушать внутренним чувством и видеть внутренним оком, то вы не поймете того, что я хотел сказать». Это могла повторить и Анна Павловна. Если ее дирижер смотрел лишь в партитуру, отбивая такт, не стараясь понять того, что вкладывала Анна Павловна в свое исполнение, то, конечно, он не мог ее понимать и между ними должен был, несомненно, произойти разлад.

Замечательно было то, что чем выше был дирижер как музыкант, тем легче и быстрее понимал он Анну Павловну, и у него никогда не бывало с ней недоразумений. Чем он был тупее и упрямее, тем больше было у него претензий и желания подчинить танцы Анны Павловны своему толкованию музыки, тем больше происходило столкновений.

Едва ли кто-нибудь давал столько работы фотографам, как Анна Павловна. Для публики всегда было интересно видеть изображение артиста, чье искусство отдано и посвящено красоте движений, и Анну Павловну все хотели видеть в самых разнообразных видах и позах. Перед каждым новым турне Анна Павловна снималась в разных костюмах – одна и с кавалером. Эти фотографии печатались и рассылались по городам, где Анне Павловне предстояло танцевать.

Но сколько бы фотографий, старых и новых, мы ни рассылали и ни привозили с собой, каждая газета хотела поместить свою специальную, снятую ее собственным фотографом. Как мы ни старались доказать, что наши фотографии, снятые первоклассными фотографами, были выбраны самой Анной Павловной среди сотни снимков, что они, наверное, лучше, чем те случайные, которые снимает газетный фотограф при неблагоприятных условиях освещения, – газеты настаивали (может быть, в этом их убеждали свои же фотографы), «Кодак» щелкал, и на следующий день появлялись какие-то ужасные изображения с подписью: «Последняя фотография Анны Павловой».

Помимо газетных фотографов приходили к Анне Павловне с просьбой сняться у них и лучшие местные фотографы, для которых было важно снять Анну Павловну, сделать выставку ее фотографий и затем продавать их, если бы они вышли удачными. Анна Павловна никогда не ездила сниматься к фотографам в их студии – это было бы сложно и отнимало слишком много времени. Для фотографов было интересно снять Анну Павловну в ее костюмах, а это вызывало бы необходимость везти к ним в студию весь гардероб, гримироваться, надевать трико, туфли и т. д. Анна Павловна понимала, что для воспроизведения на фотографии движений необходимо, чтоб тело было разогрето: приходилось делать экзерсисы. Поэтому Анна Павловна предлагала фотографам снимать ее в театре во время спектакля. На сцене всегда сильные лампы, и где-нибудь в углу без труда можно устроить импровизированную студию. По окончании акта Анна Павловна в гриме, в костюме и разгоряченная после танца снималась без задержки в двух-трех позах. То же самое происходило и во втором антракте или после спектакля. Такая обстановка работы фотографам не нравилась, и они подчинялись лишь необходимости. Не имея опыта работы в театральных условиях, большинство не выдерживало экзамена, снимки выходили неудачные, и этим кончался опыт. Но некоторые, приспособившись к условиям сцены, достигали прекрасных результатов. Один американский фотограф, постоянно разъезжающий по миру в погоне за интересными сюжетами (его мы встречали и в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Каире), как-то проработал у нас в театре целый месяц. Каждый вечер он устраивался в своем углу, обратив его с помощью двух ширм в студию, и ловил Анну Павловну, когда она проходила мимо, идя на сцену или возвращаясь в антрактах, и даже в моменты отдыха за кулисами. Его настойчивость увенчалась успехом, и им была издана серия прекрасных фотографий.

При таких сеансах было интересно наблюдать разные типы фотографов и их приемы. Одни были очень энергичными, понимали, что Анна Павловна в их распоряжении лишь на несколько минут, и потому работали с моментальной быстротой. Другие – медленные, неловкие, терявшие то одну, то другую принадлежность, не знавшие, что они сами хотят, только отнимали время и раздражали. В одном большом американском городе, в лучшем отеле, где мы остановились, нас встретил господин, отрекомендовавшийся фотографом. Он объяснил, что его студия помещается тут же, в отеле. Принесенные им образчики работы убеждали, что это действительно настоящий художник. Анна Павловна согласилась ему позировать, но заявила, что может предоставить лишь полчаса времени. Я никогда не видел такого сеанса: фотограф и его помощники проявляли воистину чудеса ловкости и быстроты. Сам фотограф буквально носился по студии и успел за полчаса сделать более тридцати снимков. Анна Павловна была в восторге от его энергии и знания дела. Почти все фотографии вышли очень хорошо. Соглашаясь сниматься, Анна Павловна требовала, чтобы пробные фотографии были ей представлены непременно. Одобренные она разрешила печатать и продавать, остальные, забракованные снимки подлежали уничтожению. К этому Анна Павловна относилась очень серьезно: на фотографиях очень часто получаются дефекты вследствие неправильного положения камеры или недостаточного освещения. От этого нога или рука попадает в ракурс, иногда вся поза становится неверной и неправильной, – было бы странно, если б и такие фотографии распространялись.

Между тем бывали и такие случаи. Возвращаясь через год или два в город, мы видели в газетах или магазинах фотографии, забракованные Анной Павловной в ее прошлый приезд. Объясняется это тем, что газеты и журналы хотят помещать фотографии, еще не воспроизведенные в другом издании, и, пользуясь этим, фотографы за хорошие деньги продают забракованные снимки. Анну Павловну это очень сердило, но бороться было невозможно. Каждый раз фотографы клялись, что негативы, неодобренные Анной Павловной, будут уничтожены, и все-таки потом эти фотографии появлялись.

Снимать Анну Павловну для каждого фотографа, имевшего хотя бы немного художественного чутья, было наслаждением, хотя улавливать ее позы, почти всегда мгновенные, было очень трудно. Анна Павловна, снимаясь в костюме какого-нибудь балета, принимала целый ряд поз, изменяла выражение лица, повороты головы, положение рук, давала один момент восхитительней другого, но делала это как-то непроизвольно, как бы не думая о том, что она снимается. Этот калейдоскоп движений и поз – одна красивей другой – приводил в восторг фотографа. Но когда он начинал снимать, у него опускались руки: заставить Анну Павловну застыть в неподвижности было очень трудно. Фотограф действительно должен был ловить момент.

Вот только что приняв удивительно красивое положение, Анна Павловна незаметно для себя его меняла, и в тот момент, когда фотограф был готов ее снять, у Анны Павловны была уже другая поза. Мы просили ее принять прежнее положение, а она не могла этого сделать – ведь это было не придуманной позой, а как бы моментом из ряда движений. Был единственный выход из этого затруднения: фотографировать Анну Павловну очень чувствительным аппаратом, с минимальной длительностью, делать целый ряд снимков, из которых часть удавалась, некоторые давали даже замечательные результаты, производили впечатление законченных портретов.