сколько угодно прикасаться к рожкам — улиткам все было непочем, они продолжали ползти.

Я видела шествие улиток по асфальтовой дороге. Машины давили их, но прибывали все новые отряды и ползли, ползли. Оказалось, улитки вовсе не тихоходы. Быстро и упорно они двигались все в одном направлении, к какой-то таинственной им одним ведомой цели.

Что это? Знак неблагополучия в природе? Так она подает сигнал бедствия?

С белыми грибами года два назад произошло нечто подобное. Обычно в дачных лесах они не попадались. Грибники отправлялись за белыми далеко-далеко, за рыбачьи поселки, в сторону Колки. Но даже те, кто забирались в мшистые сосновые леса, привозили всего несколько вожделенных белых и помещали их в корзинах на виду, а под ними грибы обычные — лисички и моховики.

В то лето — кстати, совсем обыкновенное, в меру теплое, в меру дождливое — белые словно сошли с ума. Они наводнили скудные дачные леса; дошло до того, что их бархатистые коричневые шляпки на толстых ножках вылезали из земли прямо на тропинках. Сколько ни собирали, меньше не становилось. За ночь вырастали новые рати красавцев. На рынке ими торговали уже не кучками по нескольку штук, а за бесценок целыми лукошками, украшенными листьями папоротника.

Кончилась эта грибная вакханалия также внезапно, как началась.

Сколько веков дремали споры белых грибов? Может быть, их занесли еще рыцари Тевтонского ордена на копытах своих коней? Грибы вообще существа таинственные, а белые тем более. Какая сила вызвала их к жизни? Луна, звезды, древние хтонические боги, к миру которых они, несомненно, принадлежат, радиоактивное эхо Чернобыля?

* * *

Но ни безлюдье, ни все меры по укреплению песка не спасли дюны от натиска стихии — ужасающего шторма, случившегося осенью 2004 года. Волны срезали дюны, как ножом. Обрыв похож на многослойный торт: четкое разделение светлых и темных слоев, песка и почвы. Так в учебниках схематически изображают геологические эпохи, разный там мезозой и юрский период. Интересно, как образовались земляные слои? Может быть, это память о временах благодатных, тихих, когда мало-помалу из опавших листьев и умерших растений сложился тоненький плодородный пласт? Похоже на круги на пнях — по ним тоже определяют теплоту давно минувшего лета.

Кусты ив у подножия дюн смыты совсем. От них остались лишь искореженные, как будто перекрученные пеньки. У уцелевших — корни наружу, им не за что держаться на обрыве, и они, цепляясь их последних сил, свешиваются вниз головой. Но до чего же сильна в них жизнь — даже в таком положении ивы дают новые побеги, вертикально к стволу.

Подмытые сосны не так живучи. Они желтеют, их дни сочтены. А вот шиповник волнам смыть не удалось, они только перенесли его вниз, на самый пляж. Цветы торчат прямо из песка.

С самим пляжем тоже случилось что-то неладное. Он стал гораздо шире, но теперь, как бы жарко ни светило солнце и ни обдувал ветер, песок остается влажным. И уже тянется ровная полоска трав по бежевой шкуре пляжа. Независимо от прилива и отлива ближе к морю постоянно стоят озерца со стоячей водой, и в них уже поселился тростник.

Превратится ли пляж в болото? Неужели суждено исчезнуть главной красоте этих мест — окаймляющей залив полосе мельчайшего белого песка с просверками слюды? Она тянется с одной стороны до Риги, а с другой — до самого дальнего маяка, до Колки, на многие километры.

Говорят, такого пляжа нет в Европе больше нигде…

Цветы

Поразительно, как стремительно, всего за несколько лет, цветы и растения вообще заняли огромное место в нашей жизни: десятки журналов по садоводству, киоски на каждом шагу, флористические салоны, выставки. А ведь были времена бесцветочные, на них как раз и пришлось мое детство.

Круглый год москвичи могли купить цветы искусственные — страшные аляповатые создания из ткани или бумаги, вовсе не претендовавшие на сходство с цветами настоящими. Это была фантазия тех, кто их делал: например, ветки ядовито-розовых яблоневых цветов величиной с ромашку. А уж если красные маки, то с тарелку, на конце их стеблей непременно вылезала проволока. Еще продавались пучки пушистого ковыля, крашенные в пронзительно яркие цвета — пурпурный, лиловый, бирюзовый, зеленый.

Цветочных магазинов было мало, наперечет. Славились три — на улице Горького между Елисеевским магазином и Домом актера, там теперь сменяют друг друга бутики. На Петровке возле пассажа — его и вовсе снесли. И еще на Сретенке — он существует и поныне. Срезанных цветов и в помине не было. Из комнатных: аспарагусы обоих видов — свисающий с жирными листками-иголочками и нежно-прозрачный, образующий целую воздушную гору с уступами-террасами. А уж совсем неприхотливую традесканцию с полосатыми бело-зелено-вишневыми листочками часто покупали просто ради земли и горшка. Долго выбирали цинерарии. Их сине-белые, розовые, бордовые цветы без запаха, похожие на ромашки, были собраны в небольшую крону. Зато остро-клопино пахли ворсистые листья, которые быстро поникали на подоконнике, не выдерживая сухости воздуха и жара батарей центрального отопления. Так же недолговечны были и примулы, а уж о цикламенах и говорить нечего. Но их все равно покупали за их несравненную красоту. Стоила вся эта обреченная на скорую гибель флора копейки.

На день рожденья преподносились цветы в корзинах. На фоне ужасающей скудости тогдашнего ассортимента это кажется странным, но заказать корзину сирени не считалось чем-то уж совсем из ряда вон выходящим, безумной роскошью. Эта оранжерейная сирень — целое деревце с голыми безлистными веточками — было уже обречено, отдав всю отпущенную ему жизненную силу мелким, еще не до конца распустившимся белым гроздьям. По обеим сторонам сирени помещались горшки все с теми же аспарагусами.

И если эта зимняя сирень перешла давным-давно в область воспоминаний, то аспарагус из той праздничной корзины жив до сих пор. Ему по меньшей мере лет пятьдесят, и он на много лет пережил того, кто подарил корзину.

В отличие от людей, комнатные растения бессмертны: черенок, отросток — и жизнь кипит снова.

На 8 Марта полагалось дарить мимозу. Ее привозили из Абхазии смуглые закутанные женщины. Они же торговали тугими, скрипящими под пальцами маленькими букетиками подснежников. Цветы были завернуты в несколько слоев листьев, как абхазки в платки: дикие цикламены и какие-то полураспустившиеся белые колокольцы, еще не утратившие зеленоватого утробного оттенка бутонов. Пахли они огурцовой свежестью.

Совсем весной подмосковные деревенские старушки торговали ветреницей. Легчайшие белые с розовым донышком цветы удивительно соответствовали своему названию. Они пахли ветром, весенней горечью талого снега. Во время загородных