Почти все захваченное трофейное оружие комбат приказал раздать в пятую и шестую роты, единственный уцелевший миномет и запас мин отдали минометчикам. Один крупнокалиберный пулемет был разбит гранатами, из второго немцы вытащили затвор. Успели они взорвать и два легких миномета. За утерянное и брошенное оружие с них спрашивали не менее строго, чем у нас.

Оружия у нас хватало. Два станковых и два ручных пулемета, трофейный МГ-42, несколько автоматов, запас патронов и гранат. Хуже было с едой. Весь запас немецких консервов растащили и съели сразу после боя. Снизу принесли термос каши, хлеб, водку, махорку. Харчи смахнули за один присест и снова принялись шарить по землянкам и окопам. Отыскали картонную коробку, набитую квадратными пластмассовыми стаканчиками мармелада. Вкусная штука. Срывая фольгу, выковыривали содержимое ножами и запивали родниковой водой. Умяли полкоробки. Остальное забрал старшина Букреев.

– Хватит, а то задницы слипнутся. Надо запас оставить.

Перекрывая на повороте дорогу, откуда мы начинали атаку, комбат оставил заслон. Расчет противотанковой пушки и отделение пехоты. Свесив головы, перекликаемся. Все же не так одиноко. Обещали привезти к вечеру еду, а извилистую тропу вниз по крутому склону мы уже протоптали. Среди трофеев нашлась катушка телефонного провода. Уже в сумерках мы опутали все вокруг, подвесив парами не меньше сотни пустых консервных банок. Жутковата была ночь. В карауле находились постоянно человек пять, меняясь каждый час, но спали мы беспокойно.

Здесь, на высоте, хоть и защищенной деревьями, все время дул ветер. Позвякивали банки, и пулеметчики раза три открывали огонь. Мы выскакивали из землянок как ошпаренные, занимали позицию к бою. Но ракеты высвечивали лишь двигающиеся черные тени дубов. На рассвете, когда в очередной раз нас впустую подняли пулеметчики, Илюшин приказал развести костер и вскипятить трофейный кофе. Кофе я на войне только первый раз попробовал. Он мне не понравился – горький. Но получив к нему кубик мармелада, решил, что за отсутствием чая пойдет и этот необычный черный напиток.

Опустился туман. Мы сидели вчетвером у костра: Илюшин, старшина Букреев и мы с Олейником. Илюшин был задумчивый, даже какой-то подавленный.

– Если что, ты, Николай, командовать будешь, – неожиданно сказал он. – Я бы Петра Семеныча назначил, молодой ты еще, но офицер положен. А ты, Вячеслав, не обижайся. Хоть я тебя давно знаю, но Николай поопытнее в бою. И старшину оба слушайте.

Я не раз слышал такие разговоры. Спроси меня тогда, есть ли предчувствие смерти, я бы не ответил. Капитан Риккерт, головастый мужик, пресекал подобное настроение. Приказывал держать себя в руках и меньше болтать о смерти. Я не раз был очевидцем, когда внезапно гибли люди, полные сил, жизнерадостные, твердо намеренные довоевать до Победы. Видел я, и как отрешенно вели себя многие перед боем. Писали прощальные письма родным, раздавали мелкие вещи на память друзьям. Шли, одетые в чистое белье, выбросив старое… и выживали.

Я невольно наблюдал за Никитой Луговым. И уже тогда, внизу, я понял, что до вечера он не доживет. Нервный, не такой, как всегда, он действовал смело, но безрассудно. Словно дразнил смерть. От старых солдат и от своего первого снайперского наставника Ведяпина слышал не раз – со смертью играть нельзя и хоронить себя заранее – самое последнее дело.

– На тебя, Иван, молодые смотрят, – свинчивая пробку с фляжки, рассуждал старшина Букреев. – Брось такие разговоры. На-ка хлебни, и мы за компанию. То, что заместителем Николая поставил, – правильно. Действовал он вчера как положено и бойцов за собой вел.

Примерно такой разговор состоялся рано утром на крутом карпатском утесе. Вскоре рассеялся туман, стало тепло, и мы легли вздремнуть. Ночью нам чертовы банки и бдительные пулеметчики поспать не дали. Но уж лучше так, чем прозевать егерей, бесшумно снимающих дозоры своими острыми, как бритва, кинжалами и в считаные минуты расправляющихся со спящими. Да и бандеровцы, знающие каждую тропинку, не менее опасны.

– От этих пощады не жди, – зло рассказывал «западник» Грищук, которого, по совету Илюшина, я назначил командиром отделения вместо погибшего Коробова. – Ни старых, ни малых не щадят. Людей живьем пилой распиливают. Между двух досок зажмут, привяжут и шуруют. Либо сразу пополам, либо по кускам с ног начиная. Считается законной казнью по приговору. Распиловка называется.

– Вот сволочи, – плевался Иван Сочка. – Я лучше гранатой себя да их.

– Правду я говорю, Тарасик? У тебя же родни до хрена в бандеровцах, – поддевал Грищук другого «западника», парня не то что трусливого, но какого-то вялого, медлительного, старавшегося не попадаться на глаза начальству.

Двое их из четверых «западников» у меня во взводе живыми остались. Злой и умелый вояка Грищук и вот этот Тарасик. В последнем бою он тоже вел себя неплохо. В темных влажных глазах Тарасика читался немой вопрос: «Чего вы меня от семьи оторвали и сунули в эту мясорубку? Вам нужно, вы и воюйте».

– Награды, наверное, кому-то выдадут? – осторожно спрашивал старшина, предпочитавший обычно быть возле обоза, но в последнее время воевавший вместе со всей ротой.

– Получишь ты, Петр Семеныч, вторую медаль, – свертывал самокрутку Илюшин. – Никиту Лугового я на «Красное Знамя» представил. Посмертно. Николая Першанина и Джабраилова – на «Отечественную войну».

Остальные невольно вытянули шеи. Наверное, еще кому-то награды будут.

– Ивана Мироновича и Кузьмича посмертно представил на «Красную Звезду». Леонтия, Ивана Сочку, Грищука, – ротный перечислил еще несколько фамилий, – на медали.

– Ну и правильно, – не совсем искренне выразил одобрение старшина Букреев. – Раз есть возможность, чего не наградить.

Петр Семенович рассчитывал на орден. С ротным он неплохо жил. Но дружба дружбой, а к ордену Илюшин его не представил. Хоть и рассудительный, умный мужик старшина, но, как покойник Луговой или новоиспеченный сержант Джабраилов, с такой яростью в драку не лез. Осторожничал.

Вечером нам покричали снизу, чтобы спускались за харчами. И хотя в сумерках спускаться и подниматься по круче было опасно, Леонтий взял двух бойцов, и через час, уже в темноте, притащили еду. Два термоса перловки с мясом, хлеб, фляжек пять водки и, как приварок, килограмма два кислого творога, завернутого в чистую нательную рубаху.

Оказалось, что наши бойцы ходили на хутор менять трофеи на харчи. Обмен состоялся: несли свиную лытку, корзину яиц, творог и, конечно, самогон. Их обстреляли прямо на дороге, пользуясь, что поблизости не было войск.

– Метко, сволочи, лупили, – пересказывал Леонтий услышанное. – Одному пушкарю прямо в глаз засадили. Мозги наружу. Двоих подранили. Ну, и наши не растерялись. У всех автоматы. Кусты начисто скосили.

– Убили кого?

– Наверное. Лужу крови нашли. А яйца и самогон побили в суматохе.

– А чего ж от тебя самогоном пахнет? – потянул носом старшина.

– То горный дух. Атмосфера. Ну, и водкой слегка угостили для резвости. Попробуй, влезь на эту кручу.