– Верно, верно, – произнес Генрих, посмеиваясь и слегка хмурясь. – Я и забыл, что, по всей вероятности, не мне суждено закончить эту увлекательную сцену. Этот кабинет...

– Пройдите туда, государь, – предложила Маргарита, – я хочу иметь честь представить вам храброго дворянина, раненного во время избиений, когда он бежал в Лувр предупредить вас, ваше величество, что вам грозит опасность.

Королева подошла к двери кабинета. Генрих последовал за женой.

Дверь растворилась, и Генрих в изумлении остановился на пороге, увидав какого-то мужчину в этом кабинете, полном всевозможных неожиданностей.

Но еще больше был озадачен Ла Моль, неожиданно столкнувшись лицом к лицу с королем Наварры. Заметив это, король насмешливо взглянул на Маргариту, но она невозмутимо выдержала его взгляд.

– Государь, – сказала Маргарита, – я боюсь, что даже в моих покоях могут убить этого дворянина, преданного слугу вашего величества, а потому отдаю его под ваше покровительство.

– Государь, – вступил в разговор молодой человек, – я тот самый граф Лерак де Ла Моль, которого вы ждали и которого рекомендовал вам несчастный господин де Телиньи, которого убили на моих глазах.

– Верно, верно! – сказал Генрих. – Королева Наваррская передала мне его письмо. Но не было ли у вас еще и письма от лангедокского губернатора?

– Да, государь, мне приказали вручить его вашему величеству тотчас по приезде в Париж.

– Почему же вы этого не сделали?

– Я приходил в Лувр вчера вечером, но вы, ваше величество, были так заняты, что не могли принять меня.

– Это правда, – сказал король, – но ведь вы могли бы попросить кого-нибудь, чтобы мне передали письмо.

– Губернатор, господин д'Ориак, велел мне отдать письмо только в собственные руки вашего величества. Господин д'Ориак уверял меня, что в этом письме содержатся известия чрезвычайной важности, и он даже не решался доверить его простому гонцу.

Король взял у Ла Моля письмо и прочитал его.

– В самом деле, – сказал он, – мне советуют покинуть двор и уехать в Беарн. Господин д'Ориак – католик, но он принадлежит к числу моих друзей, и, будучи губернатором, он, вероятно, знал, что должно произойти. Почему же вы мне не отдали письмо три дня назад?

– Потому что, как я уже имел честь доложить вашему величеству, несмотря на то, что я спешил, я смог прибыть в Париж только вчера.

– Досадно, досадно! – пробормотал король. – Сейчас мы уже были бы в безопасности – либо в Ла-Рошели, либо где-нибудь на равнине во главе двух-трех тысяч всадников.

– Что было, то прошло, государь, – вполголоса заметила Маргарита, – не стоит досадовать на прошлое и терять на это время, сейчас нужно подумать о том, как наилучшим образом устроить наше будущее.

– Значит, на моем месте вы бы еще на что-то надеялись? – спросил Генрих, не спуская испытующего взгляда с Маргариты.

– Конечно. Я бы смотрела на это дело как на некую игру, в которой из трех партий я пока проиграла только первую.

– Ах, если бы я был уверен, что вы играете в паре со мной!.. – прошептал Генрих.

– Если бы я вознамерилась играть на стороне ваших противников, по-моему, я давно могла бы это сделать, – возразила Маргарита.

– Вы правы, – заметил Генрих, – я неблагодарен, и вы справедливо заметили, что еще можно все исправить, и исправить сегодня же.

– Увы, государь, – произнес Ла Моль, – я желаю вашему величеству всяческих удач, но сегодня с нами нет адмирала.

Генрих Наваррский улыбнулся своей хитрой мужицкой улыбкой, которую при дворе не понимали до тех пор, пока он не стал Французским королем.

– Однако, государыня, – заговорил он, внимательно разглядывая Ла Моля, – если этот дворянин останется здесь, он будет постоянно стеснять вас, да и сам то и дело будет подвергаться всевозможным опасностям. Что вы собираетесь с ним делать?

– Государь, я с вами вполне согласна, но не можем же мы вывести его из Лувра! – возразила Маргарита.

– Да, это было бы трудновато.

– Государь, а не мог бы господин де Ла Моль найти себе приют у вашего величества?

– Увы, государыня! Вы все время обращаетесь со мной так, как будто я еще король гугенотов и у меня есть мой народ. Но ведь вы знаете, что я уже наполовину католик и что никакого народа у меня нет.

Любая женщина, кроме Маргариты, поторопилась бы сразу заявить: «Да ведь и он католик!» Но королеве хотелось, чтобы Генрих сам попросил ее о том, чего она желала получить от него. А Ла Моль, видя сдержанность своей покровительницы и не зная, куда ступить на скользкой и опасной почве французского двора, тоже промолчал.

– Вот как! – заговорил Генрих, перечитав письмо, привезенное Ла Молем. – Провансальский губернатор пишет мне, что ваша матушка была католичкой и что отсюда его дружба с вами.

– Вы что-то говорили мне о вашем обете переменить вероисповедание, – сказала Маргарита, – но у меня в голове все перепуталось. Помогите же мне, господин де Ла Моль! Ваше намерение как будто совпадает с желаниями короля Наваррского.

– Да, но вы, ваше величество, так равнодушно отнеслись к моим объяснениям по этому поводу, что я не осмелился...

– Но ведь меня это ни в малейшей мере не касается! Объясните все это королю.

– О каком обете идет речь? – спросил король Наваррский.

– Государь, – сказал Ла Моль, – когда меня, безоружного, полумертвого от ран, преследовали убийцы, мне вдруг почудилось, будто тень моей матери с крестом в руке ведет меня в Лувр. Тогда я дал обет, что, если моя жизнь будет спасена, я приму веру моей матери, которой Бог в эту страшную ночь позволил встать из могилы, чтобы указать мне путь к спасению. И вот я нахожусь под покровительством французской принцессы и короля Наваррского. Мою жизнь спасло чудо; мне остается исполнить мой обет, государь. Я готов стать католиком.

Генрих нахмурил брови. Будучи скептиком, он прекрасно понимал людей, отрекающихся от религии по расчету, но относился недоверчиво к людям, отрекающимся от нее по убеждению.

«Король не хочет взять на себя заботу о моем подопечном», – подумала Маргарита.

Очутившись между двух огней, Ла Моль смутился и оробел. Он чувствовал себя смешным, сам не зная, почему. Маргарита с женской деликатностью вывела его из неловкого положения.

– Государь, – сказала она, – мы забываем, что несчастному раненому необходим покой. Я сама так хочу спать, что еле держусь на ногах... Ну вот, вы опять!..

Ла Моль в самом деле побледнел, но виной тому были последние слова Маргариты, которые он расслышал и которые истолковал по-своему.

– Что ж, сударыня, – сказал Генрих, – ничего нет легче: дадим господину де Ла Молю отдохнуть.