— Помнишь, ты говорил, что если реликвия возжелает перенестись, то ничто не сможет помешать перенесению.

— Так оно и есть, — кивнул Дисмас. — Но это касается только подлинных реликвий. Загвоздка в том… Вернее, одна из загвоздок в том, что я сомневаюсь в подлинности плащаницы. А другая загвоздка в том, что, даже допуская подлинность святыни, следует понять, угодно ли Иисусу, чтобы Его саван покинул герцога, прозванного Карлом Добрым, и достался кардиналу, которого следует прозвать Альбрехт Не-особо-добрый.

Магда задумалась.

— Но если плащаница фальшивая, то зачем она Альбрехту?

— Может быть, он внушил себе, что она настоящая, — вздохнул Дисмас. — Хотя, по-моему, эту миссию он возложил на меня с иной целью.

— С какой?

— Отправить меня на смерть и не рассориться из-за этого с Фридрихом.

Дисмас хотел рассказать ей о своем тайном плане, но под платанами было слишком благостно для таких мрачных разговоров.

Вскоре вернулись ландскнехты и Дюрер, нагруженные снедью и выпивкой: пиво, вино, колбасы, хлеб, жареные каплуны… Дисмас ехидно заявил, что нищенствующим монахам не до́лжно чревоугодничать. Впрочем, он проголодался не меньше остальных, поэтому вместе со всеми набросился на еду.

По южной дороге к мосту через реку подъехала роскошная процессия: конница, пехота, прислужники, штандарты, карета за каретой…

— Король, что ли? — проурчал Ункс, вгрызаясь в каплуна.

— Нет, не король, — сказал Дюрер. — Похоже, герцог. Скорее всего, из Италии. Гербов на штандартах пока не разобрать. Может, из Венеции. Ишь ты, с какой свитой! Прямо целое войско.

Колеса карет громыхали по настилу моста.

— Может, это Лоренцо, герцог Урбинский, — гадал Дюрер. — Он, как и его дядюшка, любит путешествовать с комфортом.

— А кто его дядюшка?

— Папа римский.

— Понятно.

— Между прочим, вам известно, чем занимается папа? — спросил Дюрер.

— Наверное, заступничает перед Господом за род людской, — предположил Дисмас.

— Охотой он занимается, — усмехнулся Дюрер. — И больше ничем. Может, уделяй он побольше времени делам Церкви, то договорился бы с Лютером полюбовно. А другая его страсть — зверинцы.

— Зверинцы?

— А то! Будто Иисус заповедал апостолам идти по свету и устраивать зверинцы!{25} Воистину папа следует по стопам Рыбаря и постоянно вляпывается в кучи навоза. Он обожает слона-альбиноса по кличке Ганно… Папа ведь из рода Медичи. Я с ним встречался. Милый дядька, даром что извращенец, как все итальянцы, — презрительно поморщился Дюрер. — Климат у них такой.

— Тициан, папа римский… Надо же, какие у тебя знакомцы, Нарс! — поддел его Дисмас.

Дюрер отрезал ломтик яблока.

— Если это и вправду Лоренцо, папский племянник, то вам, дурачье, выпала большая честь лицезреть процессию этой великовельможной особы.

— Подумаешь, какой-то там герцог! — фыркнул Нуткер.

— Видишь ли, любезный мой Нуткер, Лоренцо — глава Флорентийской республики. А его дядюшка, папа римский, недавно затеял войну, чтобы добыть племяннику еще и герцогство Урбинское. Так что теперь Лоренцо владеет четвертью италийских земель. А советником у него Макиавелли.

— А это еще кто? — спросил Дисмас.

— Эх ты, знаток истории! — укорил его Дюрер. — Макиавелли, он… В общем, он мыслитель, помимо прочего. Он написал трактат об управлении государством.{26}

— И как же управляют государством? — спросил Дисмас.

— Не знаю, я трактата не читал. Мне бы с Агнессой управиться, а для этого нужен не трактат, а розги.

— Интересно посмотреть, как ты будешь управляться с Агнессой. Розгами, — хохотнул Дисмас.

— Между прочим, Макиавелли советует избавляться от врагов, не дожидаясь, пока они избавятся от тебя.

— Дельный совет, — одобрил Кунрат.

— А Лоренцо хворает, — продолжал Дюрер.

— Что с ним?

— Ну он же итальянец…

— Французка?

— Итальянцы называют эту хворь французской болезнью, а французы — итальянской.

— Тебе же нравятся итальянцы, — напомнил Дисмас. — Ты все время в Италию ездишь.

— Я там не развратничаю, а изучаю художественное мастерство. С итальянскими живописцами не сравнится никто на свете. Разумеется, в Европе найдутся мастера, которые…

— А можно поконкретнее? — фыркнул Дисмас.

— Но итальянские нравы… Добродетельности у итальянцев нет. Nessuno.[11] Даже сам папа — содомит.

— Ты прямо как Лютер, — сказал Дисмас.

Дюрер пожал плечами:

— Правды не скроешь. Говорят, у папы… — Он покосился на Магду. — Ну, это не тема для пристойной беседы. Скажем так: он страдает от неприглядных последствий своих противоестественных увлечений.

— Да-да, я тоже слышал, — заявил Кунрат. — У него в жопе незаживающий свищ от постоянных перепихов.

— Со слоном, — добавил Ункс.

Ландскнехты чуть не лопнули от хохота.

Головная карета процессии подкатила к воротам Затворников. Загудели рога. Дисмас встал, утирая с подбородка куриный жир.

— Пошли поглядим на твою великовельможную особу.

Солдаты отгоняли паломников от ворот. Дисмас и остальные решили подобраться поближе, чтобы хорошенько разглядеть знатного гостя. Ландскнехты прокладывали дорогу, не по-монашески рьяно расталкивая толпу локтями.

Конный герольд во главе процессии вздымал гербовый штандарт. На гербе красовались черный орел с алмазным перстнем в когтях, угнездившийся в герцогском венце на черном с золотом рыцарском шлеме, и золотой щит с шестью алыми шарами.{27}

— Так и есть, герб Медичи, — сказал Дюрер. — Это Лоренцо.

— А зачем там красные шары? — спросил Кунрат.

— Никто толком не знает, что именно они символизируют. То ли вмятины на щите, полученные в великих сражениях, то ли знак ростовщика, то ли вообще пилюли. Предки Медичи были аптекарями, поэтому и получили такое прозвище. Итальянское слово medici означает «лекарь».

— Я и не подозревала, что аптекарское дело такое прибыльное, — заметила Магда.

Карета Медичи остановилась. Из ворот Затворников выступила свита герцога Савойского. Обе процессии смешались в шорохе бархата и шелков. Начался церемониальный обмен любезностями, поклонами и расшаркиваниями. Придворные толпились у герцогской кареты, раскланиваясь друг с другом. Наконец дверца распахнулась. Из кареты вышел Лоренцо де Медичи, герцог Урбинский.

— Ох, бедняжка! — воскликнула Магда.

Изъязвленное лицо Лоренцо покрывал толстый слой жирных белил. Проморгавшись на свету, герцог одарил вельмож улыбкой, потом воздел левую руку и вяло помахал толпе. Правая рука стискивала грудь.

Герцог благосклонно выслушивал приветственные выклики, как вдруг лицо его исказилось от боли. Потирая грудь, он скрылся в карете. Процессия двинулась по подъемному мосту и через ворота Затворников въехала в Шамбери.

— Он не жилец, — вздохнула Магда.

— Откуда ты знаешь? — спросил Дисмас.

— Видел, как он хватался за грудь? Ему очень больно. Болезнь уже добралась до сердца. Герцогу поможет эликсир из пурпурной наперстянки. Этот цветок растет здесь, в Божских горах. Помнишь, мы видели?

— Да, — кивнул Дисмас.

— По-латыни его называют Digitalis purpurea, а в Англии — лисьей перчаткой. Этот эликсир как раз англичане изобрели.

Обдумав услышанное, Дисмас сказал:

— У герцога, которому принадлежит четверть Италии, наверняка есть лекарь, которому это известно. А может, и не один,