— Здорово, — сказала она. — Просто чудо какое-то. Хотелось бы, чтобы все они были такие.

— Вот и хорошо.

— Он был такой веселый, — сказала Ясмин. — Смеялся почти без передышки. И он спел мне, что-то из новой оперы, над которой сейчас работает.

— Он сказал, как она будет называться?

— Турио, — сказала Ясмин. — Туридот. Что-то в этом роде.

— И никаких сложностей с женой?

— Никаких, — качнула головой Ясмин. — Но вот что еще забавно: даже тогда, когда мы страстно обнимались на диване, он время от времени высвобождал руку и стучал по клавишам. Показывал ей, что он там усердно работает, а не пилится с какой-нибудь бабой.

— Великий человек, как ты думаешь?

— Потрясающий, — сказала Ясмин. — Ошеломительный. Найди мне еще таких.

Из Лукки мы поехали на север, в Вену, и по пути навестили Сергея Рахманинова, жившего в своем прелестном доме на берегу Люцернского озера.

— А забавно, — сказала Ясмин, вернувшись в машину после довольно бурной встречи с великим музыкантом, — а забавно, что есть какое-то удивительное сходство между мистером Рахманиновым и мистером Стравинским.

— Ты имеешь в виду лица?

— Я имею в виду все, — сказала Ясмин. — У них обоих маленькие тела и большие шишкастые лица. Огромные сизые носы. Прекрасной формы руки. Крошечные ступни. Тонкие ноги. И гигантские пиписьки.

— Твой немалый уже опыт говорит, — спросил я у нее, — что у гениев пиписьки больше, чем у заурядных людей?

— Совершенно верно, — сказала Ясмин. — Значительно больше.

— Я боялся, что ты так скажешь.

— И они гораздо лучше ими пользуются, — добавила она, втирая соль мне в рану. — Их фехтовальное мастерство выше всяких похвал.

— Чепуха какая-то.

— Никакая, Освальд, не чепуха, уж мне ли не знать.

— А ты не забываешь учесть, что все они принимали жучиный порошок?

— Порошок помогает, — сказала Ясмин. — Конечно же, он помогает. Но нет никакого сравнения между тем, как фехтует творческий гений и какой-нибудь обычный человек. Потому-то я так довольна своей работой.

— А я обыкновенный человек?

— Не куксись, — сказала Ясмин. — Не могут же все быть Рахманиновыми или Пуччини.

Я был глубоко уязвлен, Ясмин уколола меня в самое чувствительное место, однако, когда мы подъехали к Вене, вид этого великого города быстро улучшил мое настроение. В Вене у Ясмин была забавная встреча с доктором Зигмундом Фрейдом, происходившая, естественно, в его консультации в доме 19 по Берггассе, и эта встреча заслуживает хотя бы небольшого описания.

Для начала Ясмин письменно испросила возможности проконсультироваться у великого врача, указав при этом, что срочно нуждается в психиатрической помощи. Ей было сказано подождать четыре дня, и я устроил ей на это время свидание с августейшим Рихардом Штраусом. Герра Штрауса только что назначили одним из художественных руководителей Венского государственного оперного театра, и он, если верить Ясмин, был довольно напыщенной личностью. С ним не возникло ни малейших трудностей, и я изготовил пятьдесят великолепных соломинок.

Затем наступила очередь доктора Фрейда. Я относил знаменитого психиатра к промежуточному классу полуклоунов и не видел причин, почему бы нам с ним не позабавиться. Ясмин со мною согласилась, так что мы с ней на пару состряпали для нее интересное психическое заболевание, и холодным октябрьским днем ровно в два тридцать она вошла в большой каменный дом на Берггассе. Далее следует описание встречи, как оно было рассказано мне за бутылкой «Крюга», после того как я заморозил соломинки.

— Дурковатый старый пень, — сказала она. — Строгого вида, очень строго одет, похож на банкира.

— Он говорит по-английски?

— У него вполне хороший английский, но с этим жутким немецким акцентом. Он сел за стол, посадил меня напротив, и я тут же подсунула ему конфету. Он заглотил как миленький, даже не поперхнулся. А ведь странно, если подумать, что все они берут конфетки без малейшего спора?

— Да чего уж тут странного, — пожал я плечами, — это самая естественная вещь. Если хорошенькая девушка предложит мне конфету, я, конечно, ее возьму.

— И очень волосатый, — продолжила Ясмин. — У него и усы, и густая острая бородка, которую, наверное, нужно равнять ножницами перед зеркалом. И все это уже почти седое. Но растительность прямо над верхней губой и под нижней подбрита, так что губы его обрамлены частоколом щетины. Они у него самые заметные, эти губы. Очень толстые, словно резинки, наклеенные поверх обычных губ.

«Ну так что же, фройляйн, — сказал он, жуя конфету, — расскажите мне про вашу срочную проблему».

«О доктор Фрейд, никто, кроме вас, не сможет мне помочь! — затараторила я, заводя себя. — Могу я говорить с вами откровенно?»

«Для того вы сюда и пришли, — сказал Фрейд. — Ложитесь, пожалуйста, на эту кушетку и постарайтесь снять с себя все ограничения».

И я легла, Освальд, на его чертову кушетку, подумав при этом, что зато, когда пойдет катавасия, я буду в относительно удобном месте.

И то ведь правда.

Улегшись на кушетку, я сказала ему: «Доктор Фрейд, со мною происходит нечто ужасное! Нечто ужасное и, я бы сказала, неприличное».

«И что же это?» — спросил он, сразу же вскинув голову. Ему явно нравилось выслушивать всякие ужасы и неприличности.

«Вы не поверите, — сказала я, — но я не могу пробыть в присутствии какого-нибудь мужчины и нескольких минут, как он тут же пытается меня изнасиловать! Он превращается в дикого зверя! Он срывает с меня одежду! Он обнажает свой орган… это верное слово?»

«Слово не хуже любого другого, — пожал плечами Фрейд. — Продолжайте, пожалуйста».

«Он вскакивает на меня! — кричала я. — Он прижимает меня к дивану! Он делает со мною все, что хочет! И так поступает со мною каждый мужчина. Мистер Фрейд, вы должны мне помочь, а то меня занасилуют до смерти».

«Милая барышня, — сказал он, — такого рода фантазии весьма обычны для некоторых типов истеричных женщин. Эти женщины боятся физических отношений с мужчинами. В действительности они мечтают предаться радостям совокупления и прочих сексуальных забав, но очень страшатся последствий. Тогда они начинают фантазировать. Им кажется, что их насилуют. Но этого никогда не происходит. Все они девственницы».

«Нет-нет! — вскричала я. — Вы ошибаетесь, доктор Фрейд! Я не девственница! Я самая занасилованная девушка в мире!»

«У вас галлюцинации, — сказал он. — Никто никогда вас не насиловал. Почему бы вам не признать этот факт, и вы сразу почувствуете себя лучше».

«Ну как я могу признать то, что неправда! — воскликнула я. — Все мужчины, когда-либо мне встречавшиеся, поступали со мной одинаковым образом! То же самое будет и с вами, если я задержусь здесь подольше».