депрессивном больном делался как на «нарциссически травмированном» – нуждающемся в чрезмерном подтверждении со стороны других людей или внешнего мира, чтобы достичь ощущения целостности и состоятельности. В интерсубъективном психоанализе в центре внимания находятся границы между миром пациента и миром терапевта, акцент делается на том, что заставляет пациента чувствовать себя отверженным, подавленным или задетым. В диалектической поведенческой терапии важнейшее понятие – «радикальное принятие». Оно означает вступление в мир пациента с его ви́дением, без попыток что-либо в этом мире исправить. В семейной терапии упор делается на нарушениях границ – склонности легко подвергаться влиянию чужих слов, мыслей или эмоций, а также путать собственные мысли и чувства с чужими. Взять, например, меня: самоубийство моей матери оставило меня с серьезными сомнениями в самом себе. Если она действительно меня любила, как обычно матери любят своих детей, как я мог объяснить то, что она покинула меня, покончив с собой? Разве это не говорило об абсолютной незаслуженности мной любви? Разве не просил бы я других помочь мне почувствовать себя лучше, одновременно боясь настоящей заинтересованности из-за моих сомнений в себе, оставляя себя фактически в одиночестве и безысходности? В нынешних взаимоотношениях разве не нужно было бы мне особенно позаботиться о том, насколько ясно я выражаю свои желания и потребности, не виня других в их неспособности сделать меня счастливым, не принимая ответственность за счастливое состояние других? Нужна мне индивидуальная психотерапия со специалистом в направлении психологии личности или семейная терапия с целью поправить границы в моих взаимоотношениях? Или у меня просто низкий порог чувствительности и мне требуются медикаменты, чтобы его повысить?

Возможно, идеальная схема лечения состояла бы в сочетании всех трех вариантов, а может быть, любой из них принес бы мне значительную пользу. По моему мнению, нет совершенно никакой случайности в том, что новые концепции и исследования подобным образом совмещаются, даже если поначалу это вызывает заметную растерянность. Сегодня ученые пытаются определить с различных позиций самые важные психологические проблемы нашего времени: утрату идентичности, чувство пустоты (отчужденности) или отчаянные, саморазрушительные попытки восстановить ощущение сосредоточенности и целостности. Перечисленные болевые точки актуальны не только для людей с депрессией – хотя мы можем проживать их острее, – но и в целом для общества. Естественно, ученые, пусть и по-разному, пытаются понять, кто именно приходит за помощью. Нам нет нужды объяснять интересовавшие Фрейда истерии через неврологически невозможный паралич или слепоту – они практически исчезли из западной культуры с исчезновением социальных условий, провоцировавших их симптоматику. Нам нужно попытаться понять больных депрессией, которые слишком верят чужому мнению, переживают ощущение отстраненности от жизни, прилагают несоразмерные усилия и никогда не видят прогресса.

Депрессия – и результат, и причина плохо функционирующих взаимоотношений. Возможно, мы родились более чувствительными к отвержению, чем партнер, но в наших силах научиться контролировать эту чувствительность и улучшить свои взаимоотношения с помощью более эффективной коммуникации.

Метакоммуникация

Что не так с диалогами ниже?

ОНА. Во сколько концерт?

ОН. Ты должна быть готова к половине восьмого.

ОНА. Сколько человек придет на ужин?

ОН. Не беспокойся, у нас полно еды.

ОН. Ты уже почти закончила?

ОНА. Ты хочешь поужинать сейчас?

Независимо от того, как вопрошающий определяет эмоции, порождаемые этими ответами, в данный момент у него есть выбор. Он или она могут действовать, отталкиваясь от этих эмоций, или выразить их вербально. У меня возникает импульсивное желание взять первый попавшийся предмет и швырнуть им, когда со мной говорят подобным образом, потому что я начинаю чувствовать себя инфантильным. Однако лучше высказать свою реакцию словами: «Я чувствую, что ты гиперопекаешь меня. Ты полагаешь, будто знаешь, чего я хочу, но ты ошибаешься. Прошу, ответь на мой вопрос прямо». Это форма метакоммуникации, то есть обсуждения того, как мы общаемся. Содержание разговора – то, о чем говорим; процесс – то, как ведем нашу беседу. Содержание – слова, процесс – музыка. Что из этого наиболее обращено к чувствам? С позиции эмоций процесс, подобно музыке, проникает непосредственно в эмоциональный мозг, тогда как содержание должно быть проанализировано интеллектуально.

Если мы чувствуем, что нас слушают и уважают, если собеседник смотрит нам в глаза, кивает и задает вопросы, нам легче принять отказ. Если же мы встречаем отвергающее или покровительственное отношение, если слушающий не смотрит на нас или кажется отвлеченным, скорее всего, мы ощутим неудовлетворение, даже получив желаемое.

Все наше общение строится на этих двух уровнях: слова и музыка, текст и подтекст, содержание и процесс. Есть коммуникация как таковая – то, что адресант сознательно желает довести до сведения адресата. Затем есть метакоммуникация, столь же, если не более важная. Метакоммуникация обеспечивает обрамление для сообщения. Обрамление указывает нам, как интерпретировать содержание. Фраза «Я тебя ненавижу», сказанная громким и сердитым голосом, очень отлична от той же фразы в сопровождении широкой улыбки и шутливого удара по плечу или невидимых кавычек, говорящих «Не принимай всерьез». Метакоммуникация также связана с отношениями между адресантом и адресатом. Метакоммуникация сообщает подобные мысли: «Я забочусь о тебе», «Я лучше тебя», «Я уступаю тебе», «Я имею право приказывать тебе». В большей степени метакоммуникация протекает через «музыку» речи, тона, мимики, позы.

Рассмотрим это утверждение на примере фрагмента из моего любимого произведения – «Великого Гэтсби»:

«Кто хочет в город?» – настаивала Дейзи. Гэтсби задержал свой взгляд на ней. «Ах! – воскликнула она. – Ты выглядишь так круто».

Их глаза встретились и впились друг в друга, словно вокруг не было никого и ничего. Усилием воли она перевела взгляд на стол.

«Ты всегда выглядишь круто», – повторила она.

Она только что призналась ему в любви, и Том Бьюкенен [муж Дейзи] видел это. Он был ошеломлен[142].

Коммуникация по содержанию направляется в левое полушарие мозга, использующее логику и предпочитающее факты. Метакоммуникация – вербальная и невербальная – направляется главным образом в правое полушарие, в область эмоций. Если коммуникация и метакоммуникация передают послания, которые дополняют друг друга, мы получаем конгруэнтную коммуникацию и «принимаем» послание умом и сердцем. Но если содержание сообщения говорит одно, а метакоммуникация – что-то другое, коммуникация будет неконгруэнтной. Вероятно, это вызовет у нас растерянность, тревогу или раздражение.

Перемещение фокуса внимания в разговоре с содержания на процесс может быть очень эффективным способом решения проблем коммуникации. Когда жена спрашивает меня, чего я хочу на ужин – пасту или цыпленка, и я отвечаю, что мне все равно, я часто упускаю тот факт, что она просит о минимальном общении, о минимальной сопричастности к решению. Если я говорю «Цыпленок подходит», но тоном в духе «Не мешай мне», я все равно отмахиваюсь от нее, хоть формально отвечаю на вопрос. Она почувствует себя