Зимин бежал на них, выбросив из головы все посторонние мысли, страх, все, что может воздействовать на твердость руки и точность удара. Выбора не было: или он завалит этих ублюдков, или умрет!

Двое вдруг упали, отброшенные назад. Их щиты, окованные сталью, грохнулись на мостовую – калибр 7.62 – это вам не стрела, застревающая в щите! Пуле «калашникова» нужно что-то посерьезнее, чтобы погасить энергию. Бронебойные пули 7.62 рельс пробивают, не то что какие-то там дикарские латы!

Трое других сомкнулись, плечо к плечу, и что им чужеземец, прикрытый лишь дурацкой черной одеждой? Латы есть латы, и пробить ряд латников может только другой ряд латников – с тяжелыми копьями, пробивающими, раскалывающими щиты, как бумажные, распарывающими стальную кольчугу!

И тут позади них грохнул взрыв! Вспышка, звук ударил по ушам – шумо-световая граната взрывается с мощностью в сто восемьдесят децибел, и тот, кто никогда не слышал, как взрывается этот бочонок, впадает в ступор, потрясенный, ошеломленный до состояния соляного столба.

Зимину повезло. Вспышка, которая могла лишить его зрения минимум на тридцать-сорок секунд, была ослаблена спиной одного из латников, и уже через пару секунд майор смог продолжить атаку – к несчастью для его противников, зарезанных, как три безвольных барана.

Дорога была свободна. Зимин рванул тяжеленные стальные запоры, закрывающие калитку, и порадовался тому, что в тюрьме не было электричества – иначе эти двери не открылись бы никакими усилиями. Они управлялись с центрального пульта охраны и только во время аварии могли открываться механическим способом.

Распахнув калитку, Зимин оглянулся назад и увидел, что Хелеана стоит на месте, закрыв уши руками. Ее глаза, просвечивающие сквозь вуаль, беспомощно хлопали, и майор понял – она ничего не видит! Ослепла!

И тогда Зимин бросился вперед, в несколько прыжков добежал до замершей девушки, схватил ее, перебросил через плечо и, будто не чувствуя веса, помчался к калитке. Следом топали ноги Конкина, чуть дальше – пошатываясь, матерясь сквозь зубы, бежал Слюсарь, еще более бледный, чем в начале нападения. Двое оставшихся в живых охранников Хелеаны стояли, покачиваясь, как на ветру, и когда Слюсарь побежал к калитке, он умудрился на ходу дать пинка одному и врезать кулаком по шлему другому, после чего те быстро опомнились и побежали следом, ускорившись, как только разглядели Хелеану, куклой висящую на плече Зимина.

Уже когда отбежали от крепости шагов на сто, в спину беглецам со стен ударили автоматы – пули свистели мимо, рикошетили от камней, брызгая в лицо горячими осколками. Две пули распороли кожу Зимина – на плече и на бедре, а еще две толкнулись в тело Хелеаны – одна пробила ей ногу, на излете застряв в спинной мышце майора Зимина, другая вошла женщине в бок, выйдя из живота и по дороге порвав несколько витков кишок.

До лагеря Властителя добежали не все – один из охранников был убит по дороге, и Зимин подозревал, что из снайперской винтовки. (Видел, как взорвалась голова, разлетевшись на части.)

Когда навстречу шатающимся участникам делегации прибежали охранники Величайшего – среди спутников Хелеаны не осталось ни одного нераненого человека. Слюсарь был ранен дважды – пуля пробила ему плечо, другая разорвала ухо, и он был весь залит кровью.

Оставшийся на ногах охранник получил три пули и упал на руки встречавших на последнем издыхании.

Майор Конкин хрипел, получив пулю в легкие, и на его губах вздувались розовые пузыри, если в ближайшее время не оказать помощь – ему конец. Только вот умеют ли местные лекари лечить пробитые легкие, сумеют ли извлечь пулю? Зимину очень хотелось узнать, что же там, в тюрьме, случилось, откуда взялись в ней местные и какое отношение к ним имел этот самый Конкин! Никто, кроме коменданта, не сможет это рассказать. Пока – никто.

Но все это потом. Если Хелеана погибнет – им всем конец. Властитель не простит гибели любимой женщины, и плевать ему, что они – Зимин и другие – в этом не виноваты. Кто-то ведь должен ответить за ее смерть! И в первую очередь те, кто не сумел ее уберечь. И среди них первыми казненными будут чужестранцы – коварные, подлые, и вообще – посланцы Нечистого, душам которых гореть в аду!

– Это то самое оружие? – Властитель бесстрастно посмотрел на простертого ниц Уонга и взял в руки тяжелый, странной формы предмет. – И оно убивает?

– Еще как убивает, Величайший! – в ковер промычал советник Властителя, и тот слегка поморщился:

– Встань! Мне неудобно разговаривать, когда ты в этой позе. Здесь никого нет, чего устраиваешь представление, Дарс?

– Властитель, я заслуживаю смерти! Это моя непростительная ошибка! Прикажи, и я удавлюсь на собственном поясе!

– И я останусь один на один с тремя Домами-предателями?! Ты хорошо придумал, да! Встать, я приказываю!

Властитель впервые за время аудиенции повысил голос, и Уонг едва не вздрогнул – чтобы Величайший ТАК разозлился, нужно было хорошо постараться. Очень хорошо!

Телохранители Властителя, застывшие справа и слева от походного трона, остались стоять на месте, безмолвные, как каменные статуи. И такие же смертоносные – если обрушатся на неловкого посетителя. Когда Властитель говорил, что в шатре никого нет, – конечно, он имел в виду тех, до чьих ушей не должны дойти никакие слова Властителя, предназначенные лишь для самого ближнего круга. Телохранители – никто. Даже не люди. По первому знаку господина они убьют любого независимо от его пола и возраста. Или покончат с собой – если Властитель прикажет. Это их служба, это их судьба. И Уонг – такой же телохранитель, только с гораздо большими полномочиями и возможностью двигать фигурки на игровой доске жизни. Технически двигать. Игрок здесь один – Властитель, и сейчас он играет свою партию, в конце которой не денежный выигрыш, не щелбан, а жизнь или смерть. Для всех, кто сейчас рядом с ним.

Уонг медленно поднялся, подошел к трону, опустился на колени. Так, снизу вверх, посмотрел в хмурое, как туча, лицо Властителя:

– Я здесь, мой господин! Приказывай! – Старая формула, пришедшая из глубины тысячелетий. Так рабы показывают своему господину, что готовы на все ради его прихоти, к его вящему удовольствию. Ведь раз Создатель назначил им такую судьбу – быть рабом, значит, в следующей жизни он обязательно возвысится, пренепременно. Ведь ниже падать уже некуда. Теперь только подниматься. Если, конечно, ты следуешь законам предков и чтишь своего господина. В противном случае – новый срок в рабском теле.

Уонг нарочно выбрал такую форму обращения, чтобы показать, насколько он предан своему Властителю, подтвердить свою готовность ко всему, что тот ему прикажет. А что еще оставалось? Величайший мудр, но он Властитель, и если решит, что Уонг каким-то боком замешан в заговоре, – тут ему и конец. Не сейчас, возможно, через какое-то время, но все равно конец. Властитель не прощает предателей. Ни своих, ни чужих.

– Итак, мой верный советник, – Властитель никак не показал своего отношения к слову «верный» применимо к Уонгу, – расскажи мне, как ты так не сумел разглядеть заговора прямо у тебя под носом? Как допустил, чтобы солдаты Домов просочились в крепость? Я не думаю, что ты меня предал, значит – ты либо поглупел, либо… занимаешь не ту должность. Такой грубой ошибки я от тебя еще не видел.