Она машинально, как и многие в бригаде, стала называть Мослакова Пашком.

Вот когда Мослаков сделается капитаном третьего ранга, да еще женатым человеком, его перестанут называть Пашком, это точно.

Маленькое тесное помещение часового магазина было пусто, в нем пахло мышами, старой, спекшейся в комья мукой, пылью, но никак не часами. Все часовые лавки, все без исключения, имеют свой запах. Запах времени. Эта лавка временем не пахла.

И тем не менее первое, что Ира увидела еще с порога, была примета времени — крупный золотой «роллекс» в горбатой, похожей на ящик от почтовой посылки коробке. «Роллекс» был красив какой-то страшноватой уверенной красотой, именно уверенной, потому что властно притягивал к себе взгляд, будто удав, а притянув, уже не отпускал.

Ира восхищенно улыбнулась, одобрительно качнула головой: эти часики очень бы подошли ее суженому.

На ее движение головой разом среагировал тощий, с прилизанным и тщательно напомаженным черепом, наряженный в красную рубаху со стоячим воротничком типичный приказчик начала века:

— Что, мадемуазель, нравится хронометр?

— Еще бы! «Роллекс» — лучшие часы в мире.

— Да уж, не чета нашему «Полету». Я и говорю — хронометр. Идут с погрешностью две секунды в год. Либо сюда секунда, либо туда.

Протянув руку к прилавку, Ира машинально погладила пальцами стекло, прикрывающее «роллекс».

— Посмотреть можно?

— А потянете такую покупку, мадемуазель? — в голосе приказчика появились скрипучие сомневающиеся нотки. Наглый вопрос.

— Если не потяну сейчас, то потяну через два месяца. Должна же у человека быть цель, — вид у Иры сделался надменным, властным.

Это подействовало на продавца. Он поспешно достал часы из стеклянного аквариума, произнес в старинной приказчьей интонации:

— Пожал-те!

— И сколько это стоит? — небрежно спросила Ира, тихонько щелкнула пальцем по боку коробки.

— Для состоятельных людей — немного, для несостоятельных — сумма оглушающая: восемь тысяч долларов.

— Средняя сумма, — небрежно кивнула Ира, хотя внутри у нее все сжалось: сумма действительно была оглушающей.

— За границей они могут стоить дороже, — сказал приказчик, — много дороже. У нас эти часы оказались случайно: сдал на комиссию один космонавт. А космонавты, они люди гордые, денег не считают.

Ира взяла часы в руки, подержала — тяжесть часов была приятной, внушающей невольное уважение, потом поглядела на ярлык, прочитала фамилию космонавта, который решил расстаться с такими дорогими часами: «Канцельсон». Что-то такого космонавта она не помнила.

— Гарантия у часов — сто сорок четыре года, — продолжал тем временем приказчик.

— А почему не сто сорок пять? Что за неровный счет?

— Швейцарцы любят высчитывать все до секунды.

— Но не в масштабе же полутора столетий!

— И в масштабе полутора столетий тоже. Это же иностранцы, мадемуазель. Мозги у них совсем по-иному сконструированы, чем у нас. Им главное — удивить публику. Точным ходом, яркой обложкой, красивым жестом, новым материалом, чем-нибудь диковинным, — приказчик принадлежал к породе людей, которые очень любят поговорить, его завораживала, усыпляла собственная речь, он плыл по ней, как по теплой реке, сладко щурился и оттопыривал свои большие уши.

— Чем-нибудь диковинным — да, — согласилась с ним Ира, — зубами, например. Чтобы уж укусить, так укусить. Р-раз — и половины ноги нету. Либо большим желудком, способным переваривать обезьян и детишек. Или же огнем, в котором полыхают книги…

Приказчик не ожидал от этой миловидной, гибкой девушки такой резкости, смутился, увял, глянул на нее вопросительно:

— Не пойму я что-то…

С другой стороны, этот хваленый «роллекс» мог оказаться обычной штамповкой, которую в закордонном захолустье, где-нибудь на задворках Ближнего Востока либо арабской Азии, продают с тележек на вес: за сто долларов можно купить полтора килограмма таких «роллексов», потом упаковать их в роскошные коробки с кожаным верхом, на цветном ксероксе отпечатать гарантийные паспорта и перебросить в Россию. Коробейников с таким товаром развелось ныне на нашей земле много.

— Если все-таки решитесь купить «роллекс», хозяин, думаю, долларов двести скостит.

— А кто ваш хозяин?

— Господин Оганесов, слышали про такого? Не может быть, чтобы не слышали! Его знает вся Астрахань. Георгий Арменович Оганесов — очень известный человек.

— Может быть, может быть, — Ира наморщила лоб: где-то она уже слышала эту фамилию.

И тут ее словно бы что-то кольнуло: она слышала эту фамилию от Паши! От Пашка-Запашка.

Она медленно положила коробку с часами на прилавок и, не произнеся больше ни слова, вышла из лавки.

На улице по-прежнему продолжало жарить солнце. Было душно. Еще десять минут назад, до того как она зашла в лавку, так душно не было. Зонтик напоминал большой лотос. Она хотела было двинуться дальше, но неожиданно наткнулась на внимательный взгляд лысого нахмуренного человека, стоявшего посреди улицы в позе непритязательного провинциального памятника. Неподалеку от человека, страхуя его и просматривая улочку в оба конца, стояли два парня с плечами, какие раньше можно было увидеть только у грузчиков мясокомбината. Глаза — маленькие, колючие, железные, похожие на шляпки от гвоздей.

А у лысого глаза, наоборот, — добрые, блестящие. Хотя взгляд — удавий.

— Девушка, можно вас на секундочку? — попросил лысый.

— Зачем? — недружелюбно, вопросом на вопрос, как в Одессе, отозвалась Ира и неспешно, ощущая странную дрожь в крестце, в ногах, двинулась вверх по улочке.

— Постойте, постойте, — заторопился лысый, его охранники сделали также несколько поспешных движений, — не уходите, пожалуйста!

В голосе лысого послышались просяще-озабоченные нотки. Ира остановилась.

— Вы можете взять в этом магазине все, что пожелаете, — лысый повел рукой в сторону часовой лавки. — Без всяких денег. Хоть весь магазин можете положить себе в сумочку.

В проеме двери появился приказчик и, как в плохом фильме, поплевав себе на пальцы, разгладил прическу.

— Мадемуазель присматривалась к часам «роллекс», — сообщил он.

— Возьмите себе «роллекс», — сказал лысый. — Повторяю: без всяких денег.

— Она интересовалась мужским «роллексом», — внес уточнение приказчик.

На лице лысого появилась хмурая улыбка.

— Зачем вам мужской «роллекс»? Возьмите себе женскую модель. Изящную, долговечную.

Она равнодушно отвернулась и вновь двинулась по улочке. В самой верхней точке улочка была перекрыта стенкой лабаза, возле стенки росла длинная, с блестящими мелкими листьями шелковица, усыпанная бледными невзрачными ягодами, похожими на заплесневевший виноград. То, что это — шелковица, она знала, Паша угощал ягодами из маленького газетного кулечка, дразнил ее — мол, эта та самая «сладка ягода», про которую поется в песне, но Ира на Пашины подначки не обращала внимания, и это заводило Мослакова.