встал, лицо его было лицом жаждущего крови воина, но тело под жилетом из дешевого пластика под кожу было телом ребенка, сквозь кожу торчали жалкие ребра. Он провел по губам тыльной стороной ладони:

– Да, они могли ее подстеречь. Подождать в боковой улице, потом захватить. Эти сукины дети могли ее сначала изнасиловать, а тело утащить куда–нибудь.

Живот Рико свело. Ему казалось, что еще немного – и его стошнит.

– Они же могли и убить,– тихо сказал Луис, потом посмотрел прямо в лицо Рико. – Если она мертва, то помог им в этом ты, бастардо! Это ты подставил ее прямо в руки “Гадюк”!

– Но мы ведь не знаем, что с ней случилось! Мы могли бы заявить в полицию…

– А копы тут причем? – заорал Луис. Он дрожал, пытаясь сдержать слезы. – Это дело “Головорезов”, моих братьев. Пошли,– приказал он остальным мальчикам. Они мгновенно поднялись со ступенек. – И надо найти Мавена и сказать ему.

Они пошли вдоль улицы, подпрыгивая, как маленькие бойцовые петухи. Луис вдруг повернулся и ткнул пальцем в Рико:

– Молись, чтобы с моей сестрой все было о'кей! – крикнул он, и тут голос его надломился. – Молись и надейся, парень, вот что я тебе советую! – Потом он отвернулся, и все трое исчезли за углом.

Рико наблюдал, как они поворачивают за угол. Из желудка Рико поднялся комок и застрял где–то в районе гортани.

“Мертва,– подумал он. – Мерида мертва?” Убита “Гадюками”, бандой довольного безнаказанного отребья, панков, которые были еще сосунками, когда он, Рико, уже бегал вместе с “Костоломами”. Поток помоев хлынул на улицу откуда–то сверху. Рико отпрыгнул в сторону, сверху послышался тонкий злорадный смех. Ошарашенный, с кружащейся головой, покрытый холодным потом, он вернулся в своей машине и быстро покинул проклятое гетто чикано.

7.

– Да, это он, тот самый тип,– сказала чернокожая проститутка с тяжелыми чувствительными веками над дикими глазами и ярко–оранжевыми волосами. Она подтолкнула фотографию обратно к лейтенанту Рису. – Я его хорошо запомнила. Пытался прищемить меня на Юкка–стрит. Хотел прикончить. Да, это он самый. – Она глубоко затянулась сигаретой и выпустила дым углом ярко накрашенного рта.

– А он не назвал вам имени, мисс Коннорс? Что–нибудь вроде Уолли или Уолт, или Уолтер?

– Нет, он вообще ни слова не проронил, только спросил… какая цена.

– Послушайте,– она с опаской взглянула на медленно вращавшуюся катушку магнитофона на дальнем конце стола. – Вы не обманете старушку Лизз, а я бы не хотела чтобы ящик записывал мой голос. – Она взглянула через плечо, на внимательно следящего за ней капитана Палатазина. – Вы обещаете мне, что не станете потом мне предъявлять обвинений, ведь вы не за этим меня сюда притащили, верно?

– Нет, никто не собирается устраивать ловушку,– тихо сказал Палатазин. – Нас не интересует, чем вы добываете себе средства к существованию. Нас больше интересует тот человек, который посадил вас в машину вечером в среду. Одна из проблем, которая мешает нам его выловить – это то, что вы, дамы, не очень охотно с нами сотрудничаете.

– Ну, а кто тут виноват, а? Брат–закон тяжко нашу сестру карает. А нам тоже надо подзаработать, верно? – Она снова томно посмотрела на Палатазина, потом на Риса. – Бывает способ и похуже, чем наш, верно?

– Подозреваю,– согласился Рис. – Но вы уверены, что правильно назвали эти цифры? Два и семь?

– Ага, все точно. Последняя цифра может быть тройкой… или пятеркой. Не знаю.

Рис кивнул и посмотрел протокол, который заполнял по мере того, как беседовал с этой девушкой.

– А буквы? По–вашему, первая была “Т”? А вторая?

Она пожала плечами:

– У меня времени ведь не было стоять там и читать этот номер. Я свою задницу спасала. – Она выпустила еще одно колечко дыма в сторону магнитофона. – По–моему, еще хорошо, что я что–то вообще помню.

– Дэйв,– сказал Палатазин Вейкроссу. – Возьми–ка протокол и начни искать по номерным данным, сразу. Попроси Мак–Калафа и Прайса, пусть помогут тебе, как только освободятся. – Да, сэр. – Вейкросс взял протокол у Риса и покинул комнату.

– Можно идти? – спросила девушка. – Я вам рассказала все, что помню.

– Одну минутку,– ответил Палатазин, подавшись вперед. – Вы сказали… если я помню точно ваши собственные слова, что с этим человеком вам было “знобко”. Что это значит?

– Мне обычно все равно, что за люди со мной,– сказала она. – Но от этого типа у меня по коже мурашки пошли. Сначала он был о'кей, только немного тихий. Я решила, что мотель Касалома и пятьдесят долларов – это неплохо. Но глаза у него были какие–то в самом деле ненормальные, и он все время наклонял голову, словно у него нервы не в порядке. Потом я, правда, решила, что он как будто к чему–то прислушивается. Понимаете?

– Прислушивается? Было включено радио?

– Нет. Словно он слышал что–то, чего не могла услышать я, и еще он один раз совсем непонятно усмехнулся. Странно так усмехнулся. Ну вот, мы едем, но вдруг за два квартала до Касалома он сворачивает. Я спрашиваю, что он надумал, а он молчит. Только вроде как кивает. Неприятно. Потом останавливается на стоянке, где раньше была “Семь–Одиннадцать”, и глушит мотор. Я решила, что он хочет меня… прямо там. Он… ну, начал штаны расстегивать. Мне вдруг стало как–то зябко, но я подумала, какого черта, что такого? Поэтому я наклонилась, но тут вижу, рука его прыгнула куда–то под сиденье очень быстро. Я почувствовала этот запах, вроде алкоголя, но гораздо сильнее. Я не знала, что это было, но только старушке Лизз ничего такого не надо. Я выскочила из телеги и побежала, потом услышала, как завелся двигатель, и я подумала: “О, боже, этот извращенец гонится за мной!” И тогда я и подумала, что это мог быть сам Таракан. Правда, давно уже никто не попадался, так мы стали думать, что парень или сломал–таки шею, или уехал из города, или заполз в щель. Я успела добежать до угла, и тут серый “фольк” пронесся мимо, повернул направо и все, больше я его не видела. Потом я позвонила своему человеку, и он меня подвез оттуда.

– А вот это вещество, запах которого вы почувствовали,– сказал Палатазин,– вы сказали, что запах напоминал запах алкоголя, может, это был терпентин? Или что–то