— Да выкручусь, вы за меня не бойтесь!

— Нет, я вас не оставлю.

— Бросьте, вам удрать важнее!

— Нет, вы будете слушаться меня! — настояла Эрита, и голос ее стал жестким, словно она выговаривала нерадивому слуге. — Когда откроете окно, все делайте, как я велю. Обещаете?

— Только раздевать вас я не стану, — промямлил Огонек, глядя себе под ноги и мысленно благодаря бога за темноту. Хорошо, Эрита не видит, как он покраснел.

Она со злости даже ногой топнула:

— Это еще что?! Детские сказки! Так одни ведьмы летают! Ну же, идите, кадет! А я за вами.

Выйдя с пращой наготове в высокий, гулкий коридор верхнего этажа, Огонек вдруг понял, что именно здесь и сейчас он стал военным. Не когда надел форму кадета, а только в эту ночь. Это не схватка в спортзале, где Лом, наставник по гимнастике, учил кадетов правильному рукопашному бою.

«Если я сразу унтера не завалю, мне конец. Он со мной чикаться не станет».

Потом ему стало ясно, что за унтера он попадет под трибунал.

Надо было вернуться в палату и зарыться в одеяло с головой, но Огонек шел вперед, хотя ноги подгибались и руки тряслись.

Дождик стих. Тучи мало-помалу начали редеть, в разрывах между ними стали изредка проблескивать звезды. Порой сквозь тучи просвечивал матовый лунный диск, и вновь скрывался в темной пелене.

Ловкач Гуди, воспитанный в Красной столице ворами, и с ним еще двое старших ребят подвалили к жандарму, курившему под навесом караулки. Тот насмешливо, свысока оглядел пареньков — детвора!

— Что, мальцы, в самоволке? К девчонкам бегали?

— Ага. — Гуди осклабился.

— Брысь в казарму, пока вас не засекли. А то, как вас перевезем, всех на гауптвахту. Я слышал, граф Бертон — директор строгий.

— Сержант, угостите папироской, — заискивая, попросил другой парнишка. Ребята обступили жандарма.

— Рано вам дымить, еще безусые. Кыш, спать пора!

— Пару папирос за пять лик, — деловито предложил Гуди, запуская руку под сюртук. Видно, что малый готов выложить монету из кармана.

— За десять. — Сержант решил нажиться.

— Дороговато, — вздохнул Гуди.

В следующий миг ко лбу и вискам сержанта были приставлены три револьверных дула, а Гуди тихо произнес:

— Ни звука, сволочь, или мозги наизнанку.

Папироса выпала из губ сержанта. С головы его сорвали шляпу и обруч, причем парнишка с обручем в руке тотчас исчез во тьме. Зато появился усатый поручик-связист, приехавший в Гестель под вечер. Этот держал оружие наизготовку, по уставу.

— Сержант, вы арестованы. Если попытаетесь поднять шум, я пристрелю вас на месте. Или предпочитаете удар по черепу? Заодно вещать отучитесь.

— Что такое? — К сержанту наконец вернулся голос. — По какому праву?

«Меня выследили, — метались его мысли. — Кто-то подглядел, как я выхожу в эфир. Ах, дьяволы!»

Гуди изящно, по-воровски извлек оружие из кобуры сержанта и стал держать его уже на прицеле двух стволов.

— Вас подозревают как сообщника в деле государственной измены, — четко проговорил Крестовик. — Чистосердечное признание облегчит вашу участь. Руки за спину, идите впереди, и без шуток.

Шагая под конвоем к главному зданию Гестеля, сержант терзался: «Может, все же поднять тревогу?» В темноте нет-нет да шныряли тени. Ясно, что гостевой флигель, где расположилось отделение жандармов, находится под наблюдением.

«У них мало охраны. Наши парни опытней. Вдобавок у нас броневик с картечницей…»

Но сержант понимал, что победы синих он не увидит. Хоть у ребятишек Бертона револьверы в руках дрожат, выпалить раз-два они успеют. Считай, почти в упор. А поручик тертый малый, промаха не даст. Так и останешься лежать, расплескав мозги по травке.

«Нет уж, выкручивайтесь без меня! Там поглядим, чья возьмет».

Такой уж полк был у Его Высочества.

Действительно, унтер в серьгах! Крупные серебряные серьги на жандарме, представляете?

И без головного убора, вот удача!

Необычно бледный, черноволосый, он смотрел на приближавшегося Огонька озадаченно и недоверчиво. Кадет успел заметить, что кобура у жандарма какая-то странная, не револьверная. Но дальше размышлять было некогда, а говорить с унтером не о чем.

Когда Огонек махнул пращой, унтер дернулся в сторону, но эти приемы городским ребятам хорошо знакомы. Рука сама дает поправку, и снаряд летит куда положено.

В голову.

Литой шар Мира шмякнул унтера по лбу. Черноволосый откинулся и рухнул спиной на пол. Тут Огонек рванул вперед. Вся слабость исчезла из ног, его несло будто на крыльях ветра, и только думалось: «Я смогу!»

Он успел ворваться в комнату раньше, чем второй унтер занял дверной проем. Они почти столкнулись, и если б сцепились, Огоньку пришлось бы худо. Однако пакет с порошком был наготове, в руке, и лекарская пыль брошена унтеру в глаза. Ослепший жандарм вскрикнул, одной рукой схватившись за лицо, но другая выдернула из кобуры что-то необычное, как бы стеклянное, и унтер принялся палить, провожая Огонька стволом. Чпок! чпок! чпок!

Хотя и ствола у этой штуки не было. Просто дырка, из которой вырывался бледный дым и глухие щелчки. Словно стрельба понарошку. Но вслед за щелчками штукатурка лопалась и разлеталась, как если бы по ней лупили молотом.

«На слух стреляет! Ну, я попал!» — мелькнуло у Огонька.

Деваться в комнате было некуда, слепой стрелок поймал бы его по звуку, но унтер забыл про сестру Ману. Оказавшись за его спиной, жилистая тетка не сробела и не потерялась, а схватила кувшин для умывания и треснула им унтера по маковке. Посыпались осколки, затем на пол свалился жандарм.

— Эрита, сердце мое, вы целы?! — бросилась тетка к девчонке. Кто бы подумал, в этаком сухаре столько заботы и нежности! Огонек, не теряя времени, открывал оконные запоры.

— Быстрее, ан! Сейчас эти на крыльце спохватятся!.. Что делать-то? Говорите!

Совладав с испугом, желтоглазая отстранила Ману и приказала ей голосом, не допускавшим возражений:

— Дайте полотенце. Кадет! — Эрита сбросила чепец, ее дивные волосы рассыпались по плечам.

— Ан?

— Придушите меня. Слегка.

— Да вы что?! — Огонек отпрянул от протянутого полотенца.

— Удавка должна быть широкой, чтобы не резала шею. Я же не сказала «задушите». Мне надо уснуть, поймите!

В коридоре раздались тяжелые поспешные шаги и грубые мужские голоса.

— Они идут, поторопитесь. Я вам приказываю!

Плохо соображая, что он делает, Огонек отгреб в сторону ее волосы, чтоб не мешали, обернул шею полотенцем и стянул. Эрита ахнула, захрипела, ее глаза закатились, а руки плотно обхватили туловище Огонька. Он чуть не выпустил концы полотенца, почуяв, что к нему прижалась ее грудь. А лицо Эриты оказалось совсем близко, того гляди поцелуешь. О господи, вот это да!