— Мамину?

— Мою. Из моего несессера.

— Что это за таблетка?

Ларри покачал головой.

— Обезболивающее? Снотворное?

— Если бы. — Он глубоко вздохнул и начал объяснять, хотя и знал, что любых объяснений будет мало без подробного рассказа о том, в какой заднице он оказался, а как раз об этом он говорить не хотел.

Он сказал, что ездил в Лос-Анджелес обсудить контракт на роль в новом фильме. Умолчав о том, что это был за фильм, он все же в общих чертах рассказал Алеку, что представляли из себя Т. Боун и Ранч, хотя под сенью английского сада это описание больше походило на описание персонажей заморского кабаре. Он упомянул отель, обед и то, что за ним последовало, ванную, аптечку. Таблетки. Он изо всех сил старался, чтобы его рассказ прозвучал обыденно и как можно естественнее, но на самом деле до естественности здесь было далеко.

— Таблетки для самоубийства?

Они дружно — рефлекс, уходящий корнями в детство, — подняли головы и посмотрели на окно материнской спальни, как будто там вот-вот вспыхнет свет и Алиса, услыхавшая их секрет, перегнется через подоконник и потребует объяснений.

— Черт… — Ларри поморщился.

Он ничего не сказал о «секс-таблетках». И он не знал, какую именно взяла Элла, потому что забыл, чем они отличаются. В любом случае думать об этом было невыносимо.

Алек какое-то время молчал, спрятавшись за очками.

— Ты уверен, что ее взяла Элла?

— Конечно Элла, кто же еще?

— Ты с ней говорил?

— Целый час, еще вчера, как только я это обнаружил. И сегодня тоже. Оба раза напрасно — она не обращает на мои слова никакого внимания. Когда я сказал, как эта таблетка опасна, она вроде бы поняла, но с Эллой никогда не знаешь наверняка. Я даже звонил Хоффману…

— Хоффману?

— Это ее психоаналитик из Фриско. Он сейчас на какой-то конференции по детским убийствам в Детройте, поэтому я оставил ему сообщение на автоответчик, а потом подумал: что, если он скажет Кирсти? Ты представляешь, что будет? И я оставил еще одно сообщение — сказал, чтобы он ни с кем, кроме меня, об этом не говорил. Но я ему не очень-то доверяю.

— Ты сказал ему, что она стащила?

— Я сказал, что у нее регрессивный эпизод. Если имеешь дело с такими людьми, то постепенно начинаешь говорить их языком.

Алек отхлебнул из чашки. Ларри-спортсмен, Ларри — король вечеринок, Ларри-красавец, Ларри-везунчик, Ларри — счастливый муж. А теперь вот Ларри — человек, который хранит у себя в несессере таблетки для самоубийства. Он не был уверен, что узнает того, рядом с кем сидит.

— Какого черта ты собирался с ними делать? — спросил он.

Ларри пожал плечами:

— Я собирался выбросить их в самолете.

— А почему не выбросил?

— Сейчас это уже не важно. Важно ее найти. Я уверен, что в спальне ее нет. Я перетряхнул матрасы. Вытащил все из комода. Но она умеет прятать. Она могла спрятать ее даже в саду. Поговоришь с ней? Ты ей нравишься.

— И что я скажу? Отдай папочке его таблетку?

— Просто попытайся, чтобы до нее дошло.

— Попытаюсь.

— Спасибо.

— Поверить не могу, что ты хранишь у себя такое.

Ларри потер глаза.

— Такое чувство, словно не спал целый год.

— А с остальными ты что сделал?

— С остальными? Спустил в унитаз. Конечно, лучше было бы сделать это пораньше. — Он вытряс из пачки сигарету и закурил.

— Я и не знал, что дела так плохи, — сказал Алек.

— Все началось с «Солнечной долины». Да нет, еще раньше.

— Ты ничего не говорил.

— Тебе и своих забот хватало.

— Со мной все в порядке.

— Правда?

— Правда.

Ларри рассмеялся — усталость взяла свое, не без помощи виски. Он положил руку на колено брата.

— Выглядишь ты просто хреново, — сказал он.

— Я справлюсь, — сказал Алек.

— Конечно. Помнишь, когда я в первый раз поехал в Америку, ты собирался провести год в Париже? Помнишь?

— Да, — ответил Алек.

— Похоже, мы не говорили по душам с тех самых пор.

— Это было десять лет назад.

— Знаю. Жаль, что так получилось.

Алек пожал плечами.

— Тебе там понравилось?

— Где?

— В Париже.

— Да.

Ларри кивнул:

— Хорошо. — Он посмотрел за картофельное поле, туда, где ночь уже стирала контуры колокольни. За годы юности это зрелище прочно въелось в сетчатку его памяти, и сейчас он расчувствовался. Он увидел себя мальчишкой и Алека тоже. Увидел Алису энергичной женщиной, увидел даже отца — каким он был, пока еще не перешел черту, — по саду заскользила его тень. Их жизни носились вокруг, как маленькие летучие мыши, заныривая под карнизы и вылетая обратно.

— По-моему, нам нужно действовать по плану, — сказал он. Язык у него заплетался. — Как думаешь? Нам нужен план?

В четверг вечером Курт вернулся на улицу Деламбр с двумя большими пакетами продуктов. Отнес их на кухню, поставил на стол и позвал Ласло. Он купил еще одну бутылку черносмородиновой настойки, кроме того, в холодильнике было полбутылки белого вина, что они не допили в предыдущий вечер. В восемь часов для аперитива было уже поздно и еще рано.

На дне раковины он увидел тарелку Ласло, его нож и кофейную чашку, оставшиеся от обеда, на тарелке красовались ошметки яблочной кожуры, оливковые косточки и сырные корки. Такая у Ласло была привычка (если подобную мелочь можно назвать привычкой); еще он оставлял брызги зубной пасты на зеркале в ванной и частенько забывал спустить воду в туалете, что слегка раздражало Курта, но он никогда об этом не говорил, считая, что Ласло относится к его собственным промашкам с такой же терпимостью.

Он принялся разбирать первый пакет, складывая овощи на деревянную полку, а фрукты — в большую стеклянную миску. Потом вышел в коридор и позвал во второй и в третий раз. Ласло могло не быть дома по самым разным причинам: он спустился отправить почту, или пошел в табачную лавку купить тонких сигар (хотя его беспокоили боли в груди и он обещал пока обходиться без курева), или просто отправился побродить по бульвару, чтобы насладиться теплым вечером, купить газету, зайти в кондитерскую поболтать с мадам Фавье. Или выносил мусор. Правдоподобных объяснений хватало, поэтому, когда он потом вспоминал об этом, Курту показалось странным, странным и символичным, что он тут же с бьющимся сердцем пошел в кабинет и, открывая дверь, ощутил приступ благоговейного страха.