Теперь, в Милане, он лежал на подушке. Дэнни сходил к ювелиру, который просверлил в верхней части отверстие, чтобы можно было нанизать кусочек стекла на специально купленную тонкую золотую цепочку и носить на шее. Я часто говорила, что именно так и хочу сделать, если когда-нибудь у нас появятся лишние средства.

Такой подарок мог сделать только Дэнни Джеймс — с любовью, сокровенным пониманием. Я подошла к нему и крепко-крепко обняла:

— Дэнни, знаешь, кто ты? Ты… такое сокровище. Огромное спасибо.

— На здоровье. Кстати, полотенце спадает.

Я привлекла его на кровать и медленно, как можно сексуальнее, надела ожерелье, не сводя глаз с Дэнни. В жилах моих текла словно не кровь, а электричество; кожа раскалилась и зудела, туго натянутая. Мы снова были готовы, но торопиться не хотели. Это должно было произойти медленно, но не как в ванне, с веселым хихиканьем, а вязко, в замедленной съемке, под аккомпанемент бешено стучащего в висках пульса. Подожди, не трогай. Только смотри — до тех пор, пока сил сдерживаться уже не будет. А потом еще чуть-чуть подожди.

Он понял. Это был не первый раз, но из-за Милана, моего дня рождения и чудовищной концентрации волшебства в воздухе ожидание затянулось сверх всякой меры. Дэнни только продел горячий палец под цепочку и беззвучно побренчал. Я ощутила на груди колебание воздуха. Не отрываясь, мы продолжали смотреть друг другу в глаза.

— С днем рождения, моя Каллен.

После, не в силах ни двинуться, ни обтереться, я провалилась в сон. Мне приснилось, что мы навещаем могилу нашей дочери.

Со звонком мы разминулись минут, наверное, на двадцать. Когда сестра Дэнни позвонила из Северной Каролины сказать, что у его мамы случился на работе приступ и та госпитализирована, мы уже направлялись к миланскому аэропорту. Прогноз не обнадеживал; требовалась срочная операция по коронарному шунтированию, иначе ни за что нельзя ручаться.

Мои родители сообщили нам эту новость, когда мы вернулись в Нью-Йорк и подъехали к ним за Мей. Дэнни позвонил от них в Северную Каролину и узнал все неутешительные подробности. Мы решили, что ему лучше будет сразу вернуться в аэропорт и вылететь в Уинстон-Салем первым же рейсом, одному. Если он там застрянет, мы с Мей присоединимся к нему в любой момент. Но сейчас главное — чтобы он добрался туда как можно скорее.

Беда всегда в курсе, как застать вас врасплох. Только что вы уютно сидели дома у огня и вдруг — бац! — оказываетесь в совершенно незнакомом городе, без знания языка, все банки закрыты, у вас нет карты, и уже наступила ночь.

Родители спросили, не хочу ли я остаться у них, но я слишком перенервничала, чтобы принять их предложение. Мне хотелось только устроить Мей в манеже у солнечного окна в нашей гостиной, скинуть мятый дорожный костюм, принять душ… и почувствовать себя дома.

Я серьезно ошиблась, не оставшись у родителей. Они, как обычно, успели чудовищно избаловать Мей, и расставаться с завоеванными привилегиями та категорически отказывалась. Другими словами, мне пришлось воевать с ней до конца дня. Добро пожаловать домой, мамочка! Мы долго играли в гляделки, пытаясь перещеголять друг друга в свирепости, пока Мей наконец не сдалась и, злобно фыркнув, не уснула в своей кроватке с выразительной гримасой раздражения на лице.

Потом из города позвонил Элиот, поздравить с возвращением и узнать, что новенького. Когда я сообщила ему новости, он сказал, что зайдет через пару часов и принесет обед из ближайшего китайского ресторанчика (совершенно ужасного, кстати). Я была очень рада услышать его голос и облегченно вздохнула, что не придется весь вечер, такой долгий и пустой, куковать в одиночестве.

Настройка моих биологических часов была совершенно сбита, и после звонка Элиота я стала неудержимо клевать носом. Хотела я того или нет, надо было поспать.

Разбудил меня телефон. Когда я открыла глаза, в комнате было темно. Звонок заливался пронзительно и с непонятным ожесточением. Я с тревогой взглянула на часы, и зеленый циферблат сообщил мне, что я проспала больше трех часов.

Вскочив с кушетки, мало что соображая со сна, я столкнулась с Элиотом, который на цыпочках выходил из кухни с агукающей Мей на руках. Я была так удивлена, что пронзительно вскрикнула, напугав всех.

— Каллен, это всего лишь я! Возьми трубку.

Дэнни звонил от сестры; мама его была очень слаба, но состояние стабильное. Если все будет по-прежнему в порядке, операцию сделают утром; шансы вроде неплохие.

— Что значит «неплохие», Дэн?

— Больше, чем пятьдесят на пятьдесят, так доктор говорит. Ты позвонила Элиоту?

Он сейчас здесь. Дэнни, ты как, в порядке?

— Нет, Калли, я напуган и волнуюсь. А ты как думала?

За это-то я его и любила — он не стал отвечать: «Все путем, я ведь железный». Он действительно железный, только сейчас не время петушиться. Сейчас время молиться, дрожать в страхе и ощущать себя лилипутом.

Милый, я могу тебе чем-нибудь помочь? Его улыбка передалась мне даже по телефону.

— Покрепче обними за меня Мей и скажи, что я скоро буду дома. Я позвоню завтра, как только что-то узнаю.

Мы попрощались, хотя прощаться как раз не хотелось, но больше говорить было не о чем. Элиот обошел комнату, зажигая лампы:

— Ну так что, будешь рассказывать или сначала перекусим? Я принес фаршированные блинчики и зелень.

— Элиот, я так рада, что ты сегодня здесь. Он улыбнулся и кивнул:

Я тоже. Давай поедим, а потом расскажешь про Милан. Это было чудесно? Я что-нибудь упустил?

Теперь поспевать за мистером Трейси не составляло труда. Он с усилием ковылял на трех лапах и очень быстро уставал. Вдобавок его тормозил снег.

На Пепси и на мне были неуклюжие парки, наспех скроенные из нерльмуевых шкур. От них невыносимо пахло тыквенным пирогом, зато нам были не страшны ни холод, ни буран — который, казалось, не прекращался ни на минуту, бушевал день за днем.

Мы переходили через Броцхуль, рондуанский аналог Альп. К счастью, настоящее скалолазанье нам не грозило, и все ограничивалось пешим штурмом перевалов — в снегоступах размером с дорожные знаки.

Возглавлял шествие мистер Трейси; под самым его брюхом вышагивали четверо негнагов, защищенные таким образом от снега. Понятия не имею, почему они решили нас сопровождать, но это оказалось очень кстати. Крохи отличались серьезным нравом и не были расположены шутить, но на свой манер взяли нас под опеку.

И главное, эта местность была знакома им как свои пять пальцев.

Мистер Трейси не возражал против того, что они нас ведут, и это меня очень тревожило. Жестоко просчитавшись с Марцио и лишившись лапы, пес-великан будто утратил некий стержень, словно бы обвис, едва колыхаясь, как тяжелый флаг на слабом ветерке. Не знаю, какая потеря оказалась невыносимее — доверенных друзей, лапы или просто желания двигаться дальше, — но теперь мистер Трейси представлялся усталым незнакомцем, которого ничем не проймешь. Когда мы останавливались на ночлег, физически пес был с нами, но замыкался в себе настолько, что достучаться до него можно было лишь с превеликим трудом. В конце концов мы перестали и пытаться.