— Сережа, покажи-ка, — потянулся он к невиданному диктофону, искренне восхищенный даже внешней его красотой. — И как он пишет?

— Как положено — на расстоянии до ста метров вот этим микрофончиком он может уловить даже шепот.

— Елки-палки! А мой надо под самый нос совать, чтобы что-то потом разобрать…

— Ну, так твой сколько, баксов пятьдесят-шестьдесят стоит?

— Наверное. Мне его в редакции выдали.

— А этот, — Бобровский ласково погладил миниатюрную черную коробочку размером с пачку сигарет, — долларов шестьсот, не меньше.

— Ох, мне бы такой!

— Тебе? Да ты интервью и на своем возьмешь. Эта штука для дел куда более серьезных…

— Да нет, ты не понимаешь, — загорячился Самойленко. — Это же можно было такие записи делать, такие сенсации ловить!..

— Мужики, хорош про диктофоны, — прервал их Банда. — У нас есть более важный разговор.

Он сидел очень серьезный и настороженный.

Да, Рябкина согласилась дать показания, но что-то подсказывало Банде — этим дело не кончится.

Слишком четкая организация, слишком много людей было вовлечено в этот бизнес и слишком серьезным и опасным делом они занимались, чтобы можно было рассчитывать на быстрый и полный успех…

— Честно говоря, я не знаю, с чего начать. Может, будет лучше, если вы станете задавать мне вопросы? — Рябкина уже немного отошла от «музыкальной пытки» и теперь была собрана и деловита, и лишь бледность выдавала, как нелегко дается ей это состояние. — Я буду подробно отвечать.

— Нелли Кимовна, мы, конечно, будем вас спрашивать, если нам это понадобится, просить рассказать о чем-то более подробно. Но, боюсь, интервью у нас не получится — лучше уж вы рассказывайте все сами, по порядку, и тогда это будет учтено как чистосердечное признание, — инициативу взял теперь в свои руки Бобровский. — Начнем с главного — куда пропадают дети?

— Все до единого живы, — спокойно и равнодушно начала главврач. — И все — за границей. В Германии, Австрии, Швейцарии. Кажется, еще в Голландии и Италии, но более точно, боюсь, я вам не отвечу.

— То есть…

— Дети продавались состоятельным парам из европейских стран. Тем, кто хотел, но не мог иметь ребенка. У нашей больницы была одна функция — мы детей поставляли. Продажей занималась другая организация — фирма «Генерация», зарегистрированная в Чехии. Родители… вернее, те, кто хотел стать родителями, сами приезжали за детьми.

— Сколько лет, с какого времени это продолжалось?

— Первый ребенок был продан в мае 1992 года.

— Сколько детей продали вы за это время?

— Около сорока. Если хотите, я могу сказать абсолютно точно, дома у меня есть записи. Могу назвать фамилии и адреса родителей… Настоящих, я имею в виду, родителей.

— Ребенок Оли Сергиенко тоже жив? — не выдержав, Банда встрял в разговор, взволнованно глядя на Рябкину. — Он уже продан? Он уже увезен?

Где он сейчас?

— Да, он жив, конечно. Его передали ночью тем, кто заплатил за его усыновление. Не знаю, где они сейчас. Но думаю, что не очень далеко. Все же ребенок слишком мал, и сразу вывезти его за границу не удастся. Его купили немцы, семейная пара. Они приехали на «Мерседесе», цвет, к сожалению, ночью я не разглядела, но номера записала, сейчас…

— Александр, прошу тебя, успокойся, — протестующе замахал руками на Банду Бобровский. — Нельзя же так! Надо все по порядку.

— Ну извини!

Банда пожал плечами и, поудобнее устроившись в кресле напротив Рябкиной, вытащил сигарету и закурил, приготовившись слушать.

Нелли Кимовна, заметив, что он курит «Мальборо», только удивленно покачала головой:

— Ну, Бондаренко…

— Бондарович, — поправил ее Банда.

— Что?

— Моя настоящая фамилия — Бондарович.

— А-а… Ну, все равно. Как вы только смогли все это время курить всякую дешевку?

— Как я смог все это время столько водки пить — вот о чем лучше спросите, — самодовольно улыбнулся Банда. — Но не будем отвлекаться.

— Да, конечно. Так вот. Все началось в 1991 году, в октябре, в Праге…

* * *

Эх, замечательное было время — начало реформ Страна, огромная неповоротливая страна под названием СССР, похожая на затянутое тиной и заросшее мхом болото, вдруг всколыхнулась, развернулась и — понеслась. Понеслась, как та гоголевская тройка, не разбирая дорог, не ведая границ.

Дело даже не в том, что бывшие республики стали независимыми странами. Бог с ними — никто, кроме самой России, по этому поводу не сокрушается.

Изменились люди. Вот что самое главное.

Этот период со всеми его кардинальными переменами, с подавлением путча в Москве, с расстрелом митинга в Тбилиси, с захватом телецентра в Вильнюсе — этот период будоражил не только страны, не только политиков, но и обычных людей.

Несмотря ни на что, стало легче дышать, хотелось чего-то ранее невозможного. И мечты начинали воплощаться.

Именно в это время начали постепенно создаваться миллионные состояния. Именно в это время советские люди массовым потоком хлынули за рубеж, осваивая для начала Польшу, потом Турцию, а затем пробираясь все дальше и дальше по всем направлениям. Именно в это время достигли невиданной свободы СМИ, избавившись от коммунистической цензуры и еще не вкусив новой, «демократической».

Именно в это время впервые за рубежом оказалась и Нелли Кимовна Рябкина, новоиспеченный главврач больницы.

Ее как молодого и перспективного специалиста направили в Прагу, на международную конференцию врачей-гинекологов. Форум, проводимый под эгидой Всемирной организации здравоохранения на деньги какого-то гуманитарного фонда, призван был «подтянуть» врачей из стран бывшего соцлагеря к вершинам мирового здравоохранения — к новым препаратам, методикам, медицинским технологиям. По большому счету, этот съезд врачей больше походил не на научное мероприятие, а на огромную ярмарку — смотрите, мол, бедолаги, как живет и как лечит Европа — вот к чему надо стремиться. Смотрите, учитесь, покупайте.

Нелли Кимовна смотрела во все глаза.

И на красавицу-Прагу.

И на медицинские достижения.

И на качество чешского сервиса.

И на уровень жизни чехов, уже тогда несравнимый с жизнью в бывшем СССР.

Ей казалось, что она попала в сказку. Что такого просто-напросто не может быть.

И как сказочный принц, предстал перед ней пан Гржимек — молодой пражский медик, три года стажировавшийся во франкфуртской клинике Фридмана, знаток европейской медицины, а главное — очень красивый и обходительный парень, выросший в Праге, живущий в Праге и разъезжающий по Праге на белом «БМВ».