– Ты же не солдат! – сказала она насмешливо.

– Я центурион! За здоровье императора и консулов в легионах пьют стоя!

– Здесь не легион, – усмехнулась Валерия, – так что оставь гарнизонные замашки. Мне они так надоели! В кои века приезжает умный человек из Рима, и тут же пытается прыгать, как пьяный ветеран в харчевне.

Я смутился и опустил глаза.

– Здесь много будут возглашать, – пояснила Валерия, – вставать и падать. Будут пить здоровье наместника провинции, сенатора, трибунов… Потом позовут полуголых сирийских танцовщиц. От танцев гости распалятся и станут ловить плясунь. Но танцовщицы здесь проворные, многим поймать не удастся. Гости вернутся за столы, от обиды станут пить еще больше. Рабы не будут поспевать носить тазики, поэтому заблюют столы. Многих гостей придется развозить на повозках – видел, сколько их ждет на площади? Назавтра все с удовольствием вспомнят, как славно повеселились у прокуратора. Всегда одно и то же! – она вздохнула. – Ты хочешь такого веселья?

Я покрутил головой.

– Тогда слушай меня! – сказала она покровительственно. – Гостю из Рима за нашим столом надо быть осторожным. Можно съесть чего-нибудь дурного или выпить. Это Иудея, местные повара хорошо готовят свои блюда, но не знают римских. Вместо вина могут поднести сикера, – она скривилась. – Это такая гадость! Непривычные к нему люди сразу пьянеют, а назавтра у них болит голова…

– Я буду слушаться! – с готовностью согласился я.

– Хороший мальчик! – Валерия ласково погладила меня по голове. – Правильно решил. Послушные дети получают лакомство.

Мне не понравилось упоминание о детях, но обещание лакомства заслонило обиду. Я пристально посмотрел на Валерию, желая получить ответ, о том ли лакомстве я подумал; ее взгляд подтвердил, что подумал я правильно. С этого мгновения происходящее в зале перестало меня интересовать. Я поднимал свою чашу при очередной здравице, демонстрируя тем самым свое внимание к пиршеству, и слегка отпивал из нее – тем мое участие в общем застолье и ограничивалось. Валерия сразу пресекла мое намерение осушать чашу до дна.

– Не люблю пьяных! – твердо заявила она, и я подчинился. Мы мало пили и ели, зато много говорили – о поэзии, греческой философии (к моему удивлению Валерия неплохо разбиралась в учениях греков – куда лучше меня), затем, когда за столами стало шумно, перешли к более интересным вещам. Мы разговаривали вполголоса, время от времени легко касаясь друг друга, и эти прикосновения пьянили меня крепче неразбавленного вина. Я узнал, что Валерия рано осиротела, и Пилат забрал ее к себе. Жена будущего прокуратора заменила ей мать, сам Пилат – отца. Прокуратор считал ее дочерью и относился соответственно. Валерия следовала за дядей по всем легионам, где будущему прокуратору довелось служить, великолепно знала гарнизонную жизнь и ненавидела ее. Валерия мечтала о Риме, но была вынуждена жить в Иудее. Шестнадцати лет Пилат выдал ее замуж за племянника своего предшественника, Секста Цезия Грата, который к моменту назначения нового прокуратора числился трибуном легиона, расквартированного в Антиохии, но возглавлял когорту в Кессарии. Секст был вдвое старше Валерии, для того, чтобы жениться на ней, ему пришлось развестись. Первая жена и двое детей остались в Дамаске, трибун часто навещал их. Тем более что по делам службы Грату несколько раз в год приходилось ездить в главный город Сирии. На время его отлучек Валерия переселялась к Пилату: Грат безумно ревновал жену, и надеялся, что дядя не позволит ей осквернить супружеское ложе. Все это Валерию несказанно злило. Как я понял, мужа она не только не любила, но и не почитала – ее выдали за трибуна против воли. У старшего Грата имелись обширные связи в Риме, что привлекло Пилата, что до Валерии… Разве римские отцы спрашивают у дочерей, кого они хотели бы видеть мужьями?..

Как ни мало я пил, но пришло время, когда жидкость попросилась наружу. Я хотел соскользнуть с ложа и удалиться в нужную комнату, но Валерия упредила меня. Взмахом руки она подозвала раба с урыльником. Мне ни разу не приходилось облегчаться рядом с женщиной (рабыни не в счет!), и я застеснялся. Но Валерия ободрила меня взглядом. К моему удивлению она не отвернулась, внимательно наблюдая за процессом.

– Я вижу, ты уже не мальчик! – улыбнулась она, когда раб с урыльником удалился. – А взрослым мужчинам лакомство не полагается!

Лицо мое вытянулось, и Валерия засмеялась:

– Взрослым мужчинам не дают сладостей, их кормят – много и сытно. Я заметила, что ты совсем мало ел, центурион! Видно кушанья, приготовленные нашим поваром, не понравились. Придется мне поддержать честь дома!

Я с таким вожделением приник губами к ее руке, что Валерии пришлось отдирать меня за волосы.

– На нас смотрят! – сердито прошептала она.

– Кто? – удивился я.

В это время в зал как раз зашли танцовщицы, взгляды гостей устремились на них.

– Я не о гостях, – пояснила Валерия, отодвигаясь. – Гости пьяны, им не до нас. Но откуда мне знать, кому из рабов муж отсыпает сестерции, дабы тот присматривал за мной? Я не хочу, центурион, чтобы меня зарезали, как козленка на жертвеннике, Грат на это способен. Нам нужно быть осторожными.

Я молчал, с горечью думая, что мои дерзновенные мечтания за этим столом были напрасными. Валерия поняла и тихонько прошептала мне на ухо:

– Скоро гости станут гоняться за танцовщицами, я встану и уйду – жене трибуна, почтенной римской матроне, не к лицу такие зрелища. Ты останешься. Когда гости бросятся ловить рабынь, сделай тоже самое. Есть танцовщицы, которые позволяют поймать себя молодым красивым центурионам, – Валерия засмеялась, но тут же голос ее посуровел: – Только не обольщайся – они делают это за деньги. Не вздумай уйти с кем-нибудь! – Валерия так крутанула мое ухо, что я вскрикнул. – Оставь танцовщицу и возвращайся за стол! Пусть все думают, что вы договорились с ней. Начнешь пить, будто бы с радости, в то время как все остальные, кто не поймал, будут пить с горя. Только не увлекайся – потеряешь аппетит, – я понял, что она улыбается. – Побудешь здесь, пока гости не перепьются, сделаешь вид, что сам едва стоишь на ногах и уйдешь.

– Как я найду тебя?

– Не беспокойся…

Скользнувшие вслед за танцовщицами музыканты задули в флейты, ударили в тамбурины – пляска началась. Это было действительно пляска, а не танец: в одних набедренных повязках и ножных браслетах сирийки с медовыми, блестящими от масла телами скакали по залу, вертя бедрами и высоко выбрасывая ноги. Их округлые груди задорно колыхались от прыжков, распаляя подвыпивших мужчин. Со всех сторон слышался грохот отодвигаемых лож – гости вставали, чтобы лучше разглядеть прелести плясуний. Музыка то ускорялась, то замедляла темп; в такие мгновения танцовщицы подходили ближе и скользили вдоль столов, зазывно улыбаясь и протягивая руки к гостям. Я почувствовал, как все естество мое возбудилось и стал сползать с ложа. Валерия больно ущипнула меня за бедро.

– Не забудь! – прошептала сердито.

Музыка умолкла, и в этот миг из-за дальнего стола раздался хриплый возглас: