Первым объектом Лаборда стала голова убийцы по прозвищу Кампи. Судя по описанию Лаборда, это был нетипичный бандит. У него изящные лодыжки и белые холеные руки. Его кожа безукоризненна, за исключением ссадины на левой щеке, которую Лаборд объяснял падением головы в корзину. Лаборд обычно не занимался подробным описанием личности изучаемых им объектов, предпочитая называть их просто restes frais, что в переводе с французского означает «свежие останки».

Кампи прибыл в виде двух частей, и прибыл поздно. В идеальных условиях путь от эшафота до лаборатории Лаборда на улице Воклан можно было проделать за семь минут. Доставка Кампи заняла один час двадцать минут, и все из-за «этого глупого закона», как называл его Лаборд, запрещающего ученым начинать работать с останками казненных преступников до того, как тело пересечет границу городского кладбища. Иными словами, водитель Лаборда вынужден был следовать за телегой с головами, пока они совершали «сентиментальное путешествие вдоль полей с репой» (если я правильно перевела с французского), а затем хватать их и тащить обратно через весь город в лабораторию. Нечего и говорить, мозг Кампи уже давно перестал функционировать как мозг.

Возмущенный потерей критических посмертных минут, Лаборд решил встретить свою следующую голову на кладбище и начать работать с ней прямо там. Он и его помощник соорудили временную лабораторию в фургоне, который тащила лошадь. В фургоне имелись лабораторный стол, пять стульев, свечи и все необходимое оборудование. Второго преступника звали Гамау. И это известно точно, так как его имя было вытатуировано у него на груди. Невероятно, но как бы предчувствуя свою горькую судьбу, он также вытатуировал у себя на груди собственную голову без шеи.

За считаные минуты после прибытия в лабораторию голова Гамау была установлена в контейнер, и мужчины принялись просверливать в черепе дырки и просовывать иголки в разные участки мозга в надежде зафиксировать какую-либо активность отмирающей нервной системы преступника. Возможностью выполнять хирургические операции на головном мозге прямо на булыжной мостовой мы обязаны неутомимым рукам Лаборда и (или) мастерству изготовителей конных экипажей XIX века. Если бы производители экипажей об этом знали, они могли бы заказать рекламный плакат вроде того, на котором огранщик алмазов был изображен за работой в плавно катящемся «Олдсмобиле».

Лаборд с помощником пропускали через иглы электрический ток, и голова Гамау совершала предсказуемые движения губами и челюстями. В какой-то момент под изумленные крики всех присутствующих преступник медленно открыл один глаз, как будто с большим и понятным удивлением пытался осознать, куда его занесло. Однако, учитывая длительное время, прошедшее после казни, это движение не могло быть не чем иным, кроме как простым рефлексом.

В третий раз Лаборд решил прибегнуть к примитивному взяточничеству. С помощью местного начальства третья голова, принадлежавшая ранее человеку по имени Ганьи, прибыла в лабораторию всего через семь минут после падения ножа гильотины. В артерии с правой стороны шеи подали насыщенную кислородом коровью кровь, а артерии с другой стороны соединили с артериями живого животного («сильной собаки»). Лаборд имел страсть к деталям, для которых журналы того времени всегда находили место. Он посвящал целые параграфы искусному описанию отрубленной головы, установленной на лабораторном столе в вертикальном положении и медленно раскачивающейся вправо и влево под давлением пульсирующей крови собаки. В другой статье он взял на себя труд детально описать посмертное содержимое экскреторных органов Гамау, хотя эта информация не имела никакого отношения к экспериментам с головами. Зато мы знаем, что желудок и кишечник преступника были совершенно пусты, если не считать небольшой фекальной пробки в дальнем конце.

С помощью головы Ганьи Лаборду удалось в наибольшей степени приблизиться к восстановлению нормальных мозговых функций. Он смог заставить сокращаться мышцы век, лба и челюстей. В какой-то момент челюсти Ганьи щелкнули с такой силой, что послышался скрежет зубов. Однако, учитывая, что с момента падения ножа до момента подачи крови прошло около двадцати минут, а необратимые изменения мозга начинаются через шесть-десять минут, было понятно, что сознание Ганьи находилось уже где-то очень далеко, и он остался в полном неведении относительно своего ужасного положения. Напротив, собака, чьи последние силы истекали вместе с кровью в чужую голову, без сомнения, совершенно осознанно клацала зубами.

Лаборд вскоре потерял интерес к головам, но его дело подхватили другие французские экспериментаторы — Хайем и Барье. Они наладили что-то вроде кустарного производства, осуществив трансфузию крови живых собак и лошадей поочередно через двадцать две собачьи головы. Они построили настольную гильотину, специально по размеру собачьей шеи, и публиковали статьи о трех фазах нервной активности после обезглавливания. Месье Гильотен был бы глубоко опечален, если бы прочел заключения Хайема и Барье о первой, или «конвульсивной», фазе. Мимика лица, как они писали, выражает удивление или «чрезвычайное беспокойство» и, по всей видимости, осознает происходящее вокруг нее на протяжении трех или четырех секунд.

Через 18 лет французский врач по имени Борьё подтвердил наблюдения Хайема и Барье, а также подозрения Зоммеринга. В его лаборатории была установлена парижская гильотина, и он провел серию наблюдений и экспериментов с головой преступника Лангийя после произведенной казни.

«Итак, я описываю здесь наблюдения, сделанные мною непосредственно после обезглавливания: веки и губы гильотинированного мужчины сокращались в нерегулярном ритме приблизительно пять или шесть секунд ‹…› и перестали. Лицо расслабилось, веки наполовину прикрыли глаза, ‹…› точно так, как мы имеем возможность наблюдать каждый день по долгу нашей профессии. В этот момент я громко и резко крикнул: „Лангий!“ и увидел, что веки слабо приподнялись безо всяких судорожных сокращений, как происходит в обычной жизни, когда человека будят или отрывают от раздумий. Затем взгляд Лангийя остановился на мне, и зрачки сами собой сфокусировались. Это не был взгляд безо всякого выражения, который отличает умирающих людей, с которыми пытаешься заговорить. Это были абсолютно живые глаза, которые смотрели на меня.

Через несколько секунд веки вновь закрылись, медленно и окончательно, и лицо приняло то же выражение, которое было до того, как я окликнул Лангийя. В этот момент я позвал его опять, и вновь безо всякого спазма веки медленно поднялись, и на меня вновь глядели абсолютно живые глаза, возможно, они смотрели даже с большей сосредоточенностью, чем в первый раз. Я попробовал позвать его в третий раз, но никакого движения не произошло, и глаза выглядели остекленевшими, как это бывает у мертвых».

Вы понимаете, конечно, куда ведет этот путь. Он ведет к трансплантации человеческой головы. Если мозг (то есть личность) и окружающие его структуры головы могут сохранять свои функции при наличии внешнего источника крови, почему бы не сделать следующий шаг и действительно не пересадить голову на живое, дышащее тело, которое обеспечит голове нормальный приток крови? Здесь мы перелистнем календарь и окажемся с вами в городе Сент-Луисе, штат Миссури, в мае 1908 г.