— Поедешь на верблюде. Так что, парень, поспать на ходу не придется, в конце разговора утешил его Шаник. — Своего египтянина придется посадить на цепь и отправить с колонной царских пленных. А то продай мне своего Мусри. Больно он жилистый и крепок, как вол.

Рахим выругался сквозь зубы, помянул Нергала, потом уже, взяв себя в руки, с некоторым даже вызовом спросил.

— С чего вдруг такая горячка? Вроде бы собирались на Тир топать…

Шаник глянул через плечо в одну сторону, потом в другую, затем шепнул Подставь спину на ухо.

— Царь в Вавилоне отправился к предкам. Наш дед-защитник Набополасар… Смекаешь?

Куда уж ясней! Нашел момент, старый хрыч!.. Рахим даже руки от бессилия опустил. Лично он к старому царю никакой неприязни не испытывал, даже уважал — хозяин был что надо. Взнуздал этих вавилонских гордецов так, что никто пикнуть не смел. Себя не щадил, армию берег, насчет добычи всегда держал слово. Жаль только, что помер не вовремя.

— Так как насчет твоего Мусри? — повторил Шаник-зери и прищурился. Может, продашь? Тебе он за так достался, а я хорошую цену дам.

— Нет! — Подставь спину решительно мотнул головой и отвернулся от декума.

— Как знаешь, — вздохнул тот и пошлепал нагайкой по ладони. — Тогда отправляй эту падаль в общей колонне. Рабов на кузнечном дворе сковывают, подсказал он и зло прищурился. — А то продай, лучше будет.

— Нет! — с прежней решимостью ответил Рахим.

Декум был здоровенный мордастый верзила, исконный вавилонянин, из состоятельной семьи. В армию пошел охотно, скоро выбился в начальники помог родственник, магнат Хашдия. Добычи за последние годы нагреб достаточно, отличался редкой необузданностью в отношении новобранцев, однако после того, как Навуходоносор ввел в армии строгие порядки, исключавшие избиение солдат без решения особого суда, кулаки начал придерживать. Что говорить, мечом Шаник работать умел… Конечно, нарвись на Подставь спину, Рахим быстро снес бы ему голову. Нергал бы его побери, Шаник теперь не отстанет! Откажешь — долго будет помнить. Злопамятный…

Больше всего на свете Рахиму не хотелось продавать своего Мусри. Он уже собирался довесок ему купить, бабу какую-нибудь подешевле, а тут, как назло, опять в поход. Мусри понравился Рахиму стойкостью и упрямством когда его пороли, он не визжал, как многие, не вопил о пощаде, не восхвалял истошным голосом имя господина, только зубами скрипел. Был египтян простоват — всякий раз, когда царевич спускался в хозяйственный двор, чтобы отдать распоряжение, а то просто поболтать с воинами или заняться воинскими упражнениями, египтянин тут же падал ниц. Бел-Ибни и других приближенных к правителю вельмож встречал, стоя на коленях. Сначала над ним смеялись, потом перестали обращать внимания, и он лежал или стоял, ожидая приказаний, пока Рахим не бил его в ребра босой ногой — что разлегся, вставай, пора работать. С другой стороны раб был себе на уме и все норовил назвать Рахима хозяином. Тот сначала поправлял его, потом махнул рукой — что толку спорить с варваром! Кроме того, Мусри знал толк в имуществе. Стоило Подставь спину пригнать на двор приобретенную в Хамате арбу, как раб, осмотрев повозку, без понуканий снял ободья, проверил спицы и оси, смазал их маслом, получаемым из напты, подремонтировал клетку для клади, потом занялся сбруей. За мулом Мусри ухаживал так, что скоро воины из отряда отборных начали поручать ему своих скакунов. Однажды Навуходоносор, прискакавший на своем черном громадном жеребце, не глядя бросил ему поводья. Не дождавшись, пока египтянин примет их, царевич соскочил с коня. Раб лежал, упершись лбом в горячую, прокалившуюся за день пыль.

— Чтоб тебя!.. — в сердцах выругался Навуходоносор и позвал конюха-лидийца, тоже захваченного под Каркемишем. Уже со ступенек он бросил поднявшему голову египтянину. — Смотри, лоб не отбей. Ловчее надо поворачиваться, иначе награду не заслужишь…

С того дня, когда сын вавилонского фараона заговорил с ним, Мусри стал совсем задумчивый. Правда, на исполнении обязанностей это никак не отразилось, руки у него были золотые, приученные ко всякому труду. Тюки он увязывал куда ловчее своего хозяина, знал куда больше узлов, позволявших довести кладь в целости и сохранности, молча, не отказываясь, обучал халдеев-крестьян, попавших в состав отборных, новым способам завязывания веревок.

Шаник-зери как-то предупредил Подставь к спину.

— Смотри, Рахим, когда раб проявляет столько усердия, значит, он задумал сбежать от хозяина. Ты приглядись, не для себя ли он готовит повозку?..

Декум держался с Рахимом на равных, не изводил его мелочными придирками, требовал подарков, как от Иддина-Набу, красивого грустного парня, ушедшего в поход по причине разлада с родственниками. Рахим считался в составе отборных любимчиком царевича, порой злопыхатели посмеивались ловко ты, Рахим, во время штурма Ниневии изловчился шлепнуться в грязь. Подобные разговоры вызывали глухое раздражение у молодого парня — что бы вам отведать египетских плетей! Этот умелец Мусри очень ловко обращался с бичом, умел кончиком с медным набалдашником добираться до самых нежных мест. Врезал по яйцам так, что невольно взвоешь! Воистину золотые руки!..

Семья Рахима-Подставь спину относилась к сословию мушкенум или шушану.[85]Это были царские данники, которые за надел земли были обязаны служить в войске либо участвовать в общественных работах. Рассчитывать на долю в наследстве Подставь спину не приходилось — по закону семейное имущество делилось только среди трех старших сыновей. Рахим был четвертый, его ждала трудная доля арендатора. Мог в храмовые рабы ширку податься… Даже войско не светило ему, потому что у отца Бел-Усата не было денег, чтобы, как того требовал обычай, снарядить младшего сына на войну, а позориться тот не хотел. Отцовское оружие, доспехи и снаряжение достались старшему, ушедшему в войско вместо постаревшего отца. Теперь он служил во вспомогательных отрядах где-то в Вавилонии. Рахим был послушен воле родителя, трудился безропотно и все прикидывал, как бы ему вывернуться. Уйдешь в арендаторы, будешь вечно впроголодь сидеть, да и без собственного земельного надела что ты за человек. Одно слово — рыбак![86]Сорная трава… Каждый кому не лень может дернуть тебя за стебель и швырнуть в яму, где перегнивала всякая дрянь. Пусть здоровое зерно прорастает, пусть сыплет ячменем, кунжутом или финиками, а его удел удобрять землю? Обиды Рахим переживал молча, научился, работая в поле, таить гнев. На людях помалкивал, но порой, на безлюдье, вопил и плакал, как осленок, отделенный от матушки-ослицы. Боги, великие боги, за что мне такие напасти? Еще жить не начал, а радости не изведал, куда ни гляну — злое да злое. Много ли мне надо?.. Была бы сыт, в доме достаток, детишек побольше, чтобы было кому позаботиться после ухода к судьбе. Неплохо бы добрую и работящую жену, чтоб, глядя на нее, печень радовалась…