— Он очень храбро поступил, сэр, — тихо сказала она. — Не знаю, что еще сказать. Наверное, я обязана ему жизнью. Они приходили за мной, а не за ним. А он меня защитил. Не знаю почему, но защитил.

Орел наконец отвел свой неподвижный взгляд и уставился вдаль с непроницаемым лицом. Наконец он заговорил:

— Я присягнул на верность как генерал авианской армии трону князя. Наш монарх приказывает мне напрямую. И теперь его нет, он в тюрьме. В отсутствие командующего я могу только предполагать, что бы он приказал. — Тут беркут снова посмотрел на Прю, на его покрытом перьями лбу проявилась суровая решительная складка. — Если он защитил тебя, то и я должен тебя защищать. Если он рисковал жизнью ради тебя, долг обязывает меня сделать то же самое.

Энвер согласно зачирикал. Генерал расправил гигантские крылья, размахом равные росту Прю, и грациозно слетел с ветки на землю перед девочкой.

— Если ты желаешь лететь в Северный лес, я почту за честь отнести тебя, — сказал генерал и низко склонил голову.

Прю, потеряв дар речи, сделала неловкий реверанс. Повернувшись к Ричарду, она благодарно протянула ему руки. Он взял их и крепко встряхнул, печально нахмурясь.

— Опять мы с тобой прощаемся, Портлендская Прю, — проговорил он. — Будем надеяться, что это в последний раз.

Девочка улыбнулась.

— Еще раз спасибо, Ричард. Я этого не забуду. — Она повернулась к Энверу. — А ты, — сказала она, протянув руку и проводя пальцем по его гладкой черной голове, — лучший помощник, о каком князь только может мечтать. Уверена, будь он здесь, он гордился бы тобой.

Энвер заворковал и застенчиво переступил на насесте.

Прю глубоко вздохнула и повернулась к генералу, который так и не поднял головы.

— Ладно. Отправляемся.

Беркут переставил когтистые лапы и повернулся так, чтобы Прю могла залезть к нему на спину. Она провела пальцами вдоль перьев, ища изгиб плеча, чтобы ухватиться. Тугие мускулы задвигались и затрепетали, когда птица расправила крылья, готовясь лететь.

— Держись, — предупредил генерал.

Прю прижалась к его спине, зарылась щекой в мягкие перья, а беркут, коротко разогнавшись, оторвался от земли. И они полетели.

* * *

С того момента, как Кертис принял роковое решение последовать за Прю в Непроходимую чащу, он то и дело попадал в какие-нибудь очень странные обстоятельства. И все же нынешняя ситуация с отрывом побеждала в своей невероятности: сидеть в гигантской птичьей клетке, свисающей с клубка корней в подземной норе, пытаясь вспомнить слова “Салли-мустанг”.

Салли-мустанг,

Попридержи-ка ты его,

Салли-мустанг,

Попридержи мустанга своего…

Однажды… каким-то… утром

М-м-м, будешь что-то что-то та-а-ам глаза…

— Что-то там глаза? — с недоумением переспросил Шеймус. — Это что значит?

— Не-не-не, — ответил Кертис, чеша в затылке. — Я забыл слова. Что-то там было про глаза… Сонные глаза? Вот блин, простите, ребят. Я думал, что лучше ее помню.

Этот блюз был одной из любимых песен его родителей и уже много лет сопровождал их во всех путешествиях. Пришлось снова перебирать в голове ошметки эстрадного репертуара в попытке подыскать что-нибудь в ответ на последний номер разбойников — мелодичную песню о цыгане, который украл дочку лорда. Они уже несколько часов обменивались песнями, и время летело незаметно. Пещера звенела от голосов узников.

— Нет, я немного не понял, — сказал Ангус. — Эта Салли, она лошадь, так? Но притом должна придержать еще какого-то мустанга?

Прежде чем Кертис успел объяснить, другой разбойник перебил:

— Ангус, ты идиот, ясно же, что это про любовь человека к лошади. Человек любит лошадь, эту самую Салли, которая мустанг.

От этих слов весь тюремный отсек взорвался хохотом.

— Да-а-а, Кертис, — крикнул кто-то между приступами смеха. — Вы там, Снаружи, странный народ!

Кертис попытался перекричать хохот:

— Ребят, там имеется в виду машина! Название машины!

Но разбойники его не слушали. Отчаявшись, Кертис сам стал смеяться вместе с ними. Один из разбойников, Кормак, прокричал сквозь шум:

— Давай еще, Кертис! Еще какую-нибудь Внешнюю песенку!

Но прежде чем Кертис успел ответить, что сейчас очередь разбойников, снизу раздался громкий стук.

— Заткнитесь, подонки! — проорал голос. Это был надзиратель. Он стоял на полу пещеры, стуча своей гигантской связкой ключей по круглому, черному от сажи котлу. — Время жратвы!

В пещеру вошла группа из четырех солдат; двое несли деревянную жердь, на которой висел котел, еще двое встали на стражу у двери. Надзиратель подошел туда, где у стены стояла гигантская лестница, и взял такой же длинный шест, на который был примотан большой деревянный черпак.

— Готовь миски! — прогремела новая команда.

Узники заворчали и засуетились в своих решетчатых камерах, отчего клетки закружились и закачались, будто украшения на елке, которую потрясли. Темные от грязи руки просунулись между решетками, сжимая широкие оловянные миски. Кертис огляделся и только тогда заметил, что и в его клетке тоже есть миска, так что он взял ее и выставил сквозь прутья, как сделали его соседи. Надзиратель, опуская черпак в котел и аккуратно поднимая шест, наполнил одну за другой всю подставленную посуду. Немного варева пролилось на руку Кертиса, и он дернулся, ожидая, что будет горячо, но с разочарованием обнаружил, что бурда едва теплая.

Закончив, надзиратель поставил шест обратно на место (черпаком вниз, в самую грязь, против воли заметил Кертис) и велел солдатам уходить. Сам он тоже вышел из пещеры, но прежде повернулся и бросил своим пленникам саркастичное: “Приятного аппетита!”

Кертис заглянул в миску. “Жратва” представляла собой мутную похлебку, в которой плавала флотилия пищеобразных предметов. Кертис вынул пальцем один из них — это было похож на хрящ некоего неизвестного животного.

Шеймус из своей клетки сверху окликнул:

— Не разглядывай так внимательно! Просто закинь в рот.

Кертис отвел взгляд и зажмурился, а потом поднес миску ко рту и сделал порядочный глоток. Варево оказалось отвратительнее, чем все, что он когда-либо ел — а ему доводилось пробовать капустные листья, которые готовила его мать. Дело было даже не столько в самом вкусе, сколько в его ощутимом отсутствии — оно выдвигало на первый план ощущения, с какими кусочки того самого плавающего хряща и кто знает чего еще касались языка и неба. Кертис громко поперхнулся. Разбойники, которые, очевидно, ждали его реакции, захохотали.

— Привыкай, парень! — крикнул один.

— Это тебе не домашняя кухня, а, Внешний? — поддакнул другой.

— Буэ-э-э, — выдавил Кертис, ставя миску на пол клетки. — Что это за гадость?