Обе являются латинским переводом более древних и давно утерянных трудов. Нельзя ничего сказать о происхождении этих текстов; нельзя даже быть уверенным в том, каков был язык оригинала. Потому невозможно и оценить точность латинского перевода; в целом тексты написаны в высокопарном, классическом стиле, чья способность улавливать важные нюансы весьма сомнительна. (Могу добавить, что я не нашел следов французского перевода, сделанного леди Каролиной для Элизабет; уцелели лишь фрагменты, которые Элизабет переписала в свои «Воспоминания».)

Сами по себе поиски какого-нибудь намека на историю этих книг могли занять годы, ибо ничто не указывало на их подлинность или достоверное авторство, на время или место создания. Их анонимность явно была предумышленной, стена таинственности была возведена вокруг них с тем, чтобы оградить их читателей от обвинений в ереси. Букинисты, с которыми я консультировался, быстро определили, что книги были напечатаны в Италии в конце пятнадцатого века и, таким образом, являются одними из самых древних печатных текстов в истории литературы; но установить это было все равно что лишь просто смахнуть пыль с поверхности загадки. Ибо то, что новоизобретенное книгопечатание переводило на бумагу в 1480-х годах, представляло собой переиздание более древних текстов. Здесь я лишь кратко подытожу результаты моих изысканий, которые сами по себе достойны отдельной книги.

Во времена расцвета итальянского Возрождения итальянский ученый Марсилио Фичино основал в городе Флоренции школу, изучавшую некоторые тайные произведения древней философии. В те времена ходили слухи, будто эти произведения содержат в себе древнейшую мудрость мира, в сравнении с которой opera[30]Платона, Аристотеля, Эпиктета, вместе взятых, а возможно, и Священное Писание целиком были детским лепетом. Среди трудов, за сохранение которых мы должны благодарить Фичино и его флорентийскую Академию, есть любопытнейшее собрание документов, известных ныне как Corpus Hermeticum[31]. Одна эта книга содержит в себе почти все, что нам известно о древней традиции алхимии. В то же время, опять же благодаря ученым Академии, были переведены и изданы две другие книги. Одна из них — та самая «Книга Розы», которую леди Каролина дала изучать Элизабет Франкенштейн. Этот прекрасно изданный фолиант вполне мог стать доступным читающей публике того времени, как Corpus Hermeticum, и завоевать такую же популярность. Кроме ярких иллюстраций, содержащих символические образы, каковые обычны для алхимической литературы, книга включает в себя подлинные формулы и процессы, позволяющие шаг за шагом произвести Великое Делание. Можно только предположить, что отсутствие в истории каких-либо упоминаний об этой книге есть результат преднамеренных усилий к тому, чтобы ее содержание оставалось известным только посвященным.

Что до сопутствующего ей тома, «Лавандовой книги», названной так по цвету переплета, ее сокрытие может быть объяснено много проще. Причина становится ясной, стоит лишь взглянуть на первый из множества рисунков, украшающих ее. Книга откровенно непристойна. Как в «Книге Розы», они представляют собой раскрашенные от руки гравюры на дереве, происхождение их явно восточное, арабское или индусское, но характер несравненно более гедонистический. В «Лавандовой книге» действие происходит во дворцах, роскошных садах или сералях, где короли, королевы и куртизанки предаются наслаждениям. Хотя анонимный автор книги утверждает, что это трактат по алхимии, она настолько ярко и откровенно эротична, что в равной степени могла бы служить каталогом сексуальных перверсий.

С «Лавандовой книгой» я, как только она попала мне в руки, оказался перед дилеммой. Если «Книгу Розы» я с самого начала был готов представить читающей публике сразу по завершении подготовки текста к печати, то относительно второй меня одолевали сомнения. За годы, когда слух о книге распространился за пределы круга моих знакомых, ко мне несколько раз обращались коллекционеры, предлагая за нее весьма порядочную сумму. Но, откровенно говоря, у меня нет веры к тем, кто сулит большие деньги. Опасаясь, что сей труд может легко оказаться в руках порнографов полусвета, которые несомненно оценят ее по высшему разряду, я наконец сделал выбор: договорился, что отдам «Лавандовую книгу» на хранение в библиотеку Ватикана, чье обширное собрание эротической литературы вот уже несколько поколений тщательно оберегается от глаз неразборчивой публики. Тех, кто желал бы получить книгу в целях научных исследований, я просил снестись с куратором Коллекции Ламбрускини в Джардино делла Пинья в Риме.

Обращаю внимание читателя на одну новую особенность «Воспоминаний». Приступая к изучению алхимии, Элизабет Франкенштейн начала вести дневник; он представляет собой непосредственное описание ее и Виктора занятий.

В последний год жизни, работая над этими мемуарами, она включила в них отрывки из своего дневника наряду с частью стихотворений, связанных с различными стадиями Великого Делания. Эти стихи были, как множество других разрозненных страниц, вложены в тетрадь, в которой писались «Воспоминания»; многие из них разорваны и внизу не хватает слов. Уцелевшие отрывки, напечатанные здесь, отобраны мною собственноручно. Больше из подлинного дневника мне обнаружить ничего не удалось.

Природа, ликуй! Близок Эдем!

Река рядом с Древом пылает огнем.

Злато яблоко наша Мать сорвала,

Путь наш — тернии, цель же светла.

Солнце низко висит беспросветной порою,

Черный ворон царствует над землею,

Плененной силою ледяною,

Весне не оттаять зимою глухою.

Начинается Работа в отчаянье жгучем,

Когда нет певчих птиц по голым сучьям.

Начинается Работа во мраке ночей,

Когда Природы красота сокрыта от очей.

Отыщи цветение среди тленья,

Отыщи огонь среди окамененья.

Среди тьмы, где жизни нет,

Отыщи воскресший Свет.

…ноября 178…

— Нам нужны кровь и семя, — объявила Серафина, — Прежде кровь, потому что ее раздобыть много проще, чем семя. А для этого необходимо набраться терпения. Ибо у крови есть свои сроки, точно так же, как у великой Природы.

С лета, каждый раз, как я встречалась с Серафиной, она интересовалась моими месячными. Внимательно трогала ладонью мои лоб, грудь, проверяя температуру. Прикладывалась ухом к моему животу; легко прикасалась пальцами к вене на шее и бедре. Перед сном матушка приносила отвар, приготовленный для меня Серафиной; потом мягко растирала мне спину и живот ароматными маслами. Она сказала, что Серафина пытается воздействовать на ритмы моего тела. Ибо за Делание можно приняться не раньше, чем месячные начнут совпадать с наступлением полнолуния. Этого нужно добиваться с осторожностью, на что может уйти несколько месяцев.

По приглашению матери Серафина поселилась в Бельриве. Ей предоставили один из домиков садовников поблизости от дендрария. Готовит она себе сама и ест в одиночестве. Дни проводит в размышлениях, редко показываясь обитателям Бельрива, которые смотрят на нее с опаской, ибо, когда она бредет по саду, вид у нее грозный. Скрюченная, она с трудом передвигается, опираясь на высокую раздвоенную палку. На ней пестрый цыганский наряд, а на шее, руках и ногах позвякивают цыганские монисто и браслеты. Если она когда и выходит днем из дому, то лишь на поиски целебных трав, которые складывает в холщовый мешочек. Алу всегда сопровождает ее, сидя у нее на плече или же иногда вышагивая впереди по тропинке. Нашим слугам, похоже, птица кажется даже более зловещей, чем ее хозяйка; и когда Алу, бывает, гуляет сама по себе и, каркая, ковыляет по саду, они разбегаются, словно завидев великана-людоеда. Мы с Виктором веселимся, наблюдая эту картину, ибо Алу — ласковая старая птица, ничуть не страшная. Однако, несмотря на возраст, она невероятно отважна; однажды утром, когда огромный мастиф управляющего имением бросился с лаем к Серафине, Алу, хрипло крича, принялась виться у самой морды пса, как бы норовя выклевать ему глаза. Бедный пес с визгом помчался прочь.