Как показала экспертиза, «Дыроколами», убившими Ветра, действительно стреляли из автомата Тумана, и кровь на «Латнике» тоже была его. Ветра похоронили вчера, в закрытом цинковом гробу, так как его тело очень сильно пострадало при Выбросе, однако генетическая экспертиза уверенно идентифицировала его останки. И Ферзь, и Лемур отказались от предоставленного отпуска, отвергли требования медиков лечь в госпиталь ГНИЦ на реабилитацию и на второй день после возвращения уже вышли на службу Теперь Ферзь готовит по горячим следам операцию по новому поиску шпионской лаборатории. Вроде бы Ветер умер не сразу и даже успел нацарапать ножом на земле какую-то подсказку. И эта информация косвенно подтверждалась показаниями Болта, которые он дал людям Рентгена. Госкомиссия до сих пор не выпустила поисковика из-под стражи, подозревая его в причастности к деятельности шпионской лаборатории.

«Дерьмово все обернулось», — подумал Медведь, глядя на скромно улыбающееся лицо Ветра. Несмотря на факты, ему не верилось, что Туман мог убить своего боевого товарища. Пусть они были из разных «Альф», дело не в этом. Иван не похож на человека, способного на предательство. Медведь проторчал с ним целую неделю в лабе у Лаванды, ходил в одну смену и пообщался не один десяток часов. Этого, конечно, недостаточно, чтобы насквозь изучить человека, но кое-что понять он смог. Как бы там ни выглядели факты, а Туман не мог убить Ветра, и всё тут. Мнение это, прямо скажем, выглядело глуповато, и Медведь держал его при себе, высказав лишь однажды в разговоре с Лавандой. Та сильно сдала после всех этих трагических известий, несколько часов просидела в кабинете у Рентгена, и никто так и не узнал, о чём они говорили, после чего заперлась в своей ЛП-32 и не покидала её до сих пор. Сам Медведь предпочел с контрразведчиками не откровенничать, не желая влипнуть в лишние неприятности, памятуя о том, как сам оказался на службе в РАО.

Когда его бригаду морской пехоты, в которой он командовал ротой, отправили воевать на Кавказ, ему со своими бойцами пришлось пробегать по предгорьям почти восемь месяцев. Незадолго до замены в его батальоне сменился командир, и новый комбат оказался хорошим карьеристом, но плохим военачальником. Из-за его идиотского приказа рота Медведя попала в жестокую мясорубку, в которой он потерял убитыми и ранеными почти два десятка бойцов. Перед выходом на задание Медведь несколько раз предупреждал комбата о несостоятельности и опасности его решения, но тот не пожелал слушать. В результате лишённые арт- и авиаподдержки, под непрекращающимся ледяным дождём, люди Медведя дрались в полном окружении почти трое суток, после чего погода наладилась, и подошедшая на помощь броне группа сняла с них блокаду боевиков. Когда взбешённый Медведь добрался до штаба батальона, он едва не убил комбата, разъярённого здоровяка оттаскивали всемером. Комбат попал в госпиталь с сотрясением мозга и переломами носа и челюсти. Медведю ярко светил трибунал и приличный срок.

Спасли его, как ни странно, особисты, помощи от которых в подобной ситуации вряд ли кто-то мог ожидать. Они доложили своему командованию, и ФСБ на удивление быстро решило этот вопрос. Медведя уволили из армии, и через неделю он уже числился сотрудником госбезопасности, сидя в самолёте, вылетающем рейсом до Ухты. Так он попал в ОСОП. Командир Спецотряда Ферзь не понравился ему с первой же минуты, но, помня о своей прошлой ошибке, Медведь предпочёл не идти дальше недовольного бурчания. С тех пор он держался от Ферзя как можно дальше, был вечно всем недоволен, по приказы командира выполнял четко и в срок, в его дела не лез и вообще ими не интересовался. Самого Салмацкого, похоже, такое положение вполне устраивало. Он даже назначил Медведя командиром группы, в которую и перевёл всех недовольных своим руководством. И за всю бытность майора в ОСОП ничего подобного тому, что произошло сейчас, не случалось ни разу.

Ни разу ли? Медведь задумался. Люди в Спецотряде гибли часто, но такова их работа. Он никогда не задумывался над тем, что можно было назвать гибелью «при странных обстоятельствах», не желая ворошить собственные грехи. Сейчас, глядя в глаза улыбающемуся с фотографии Ветру, он впервые пожалел о том, что сознательно отгораживался от всего этого. Медведь считал Ферзя плохим военспецом, но очень даже грамотным руководителем, и это уравновешивало друг друга. Теперь же где-то в глубине души поселился маленький и противный червячок сомнения, тихо, но настойчиво грызущий Медведя изнутри. Что-то во всей этой истории не так, он это чувствовал, но в таком деле одни лишь ощущения значат до ничтожного мало… Медведь ещё раз посмотрел Ветру в глаза и направился к кабинету Салмацкого.

* * *

Едва заметная дымка сна почти не мешала разглядывать висящий на степе ППШ-41, и Иван бережно провёл рукой по легендарному оружию. Металлические части автомата выглядели так, будто изделие только что сошло с конвейера, и лишь отполированное руками дерево выдавало десятилетия эксплуатации. Совсем рядом, в распахнутых дверях стоял солдат во фронтовой гимнастёрке и что-то тихо говорил громадному чёрному псу, сидящему снаружи.

— Пожалуйте за стол, добры молодцы! — Берёзов обернулся на звук и увидел ту самую девушку в сарафане. Только на этот раз он был атласный и, как всегда, воздушный, — обед стынет!

Солдат затворил двери и направился за девушкой, Иван пошёл следом, удивляясь чудному сну. Он был одет в свой камуфляж, а на ногах у него почему-то оказались тонкие лапти, сплетённые из бересты. Изображение сна немного помутнело, но почти сразу прояснилось. Они сидели за большим обеденным столом, уставленным разнообразной снедью, и Иван ел из деревянной тарелки пышущую горячим ароматом перловую кашу с мясом, удивлённо разглядывая цветастую деревянную ложку в своей руке. Чудной сон. В нём присутствовал даже вкус. После каши он разобрался с тарелкой нарезанной ломтями сладкой тыквы, точно такой же, какой кормила его прабабка в деревне лет двадцать пять назад…

— Спасибо, Полинушка, уважила, хозяюшка! — Солдат утёр расписным полотенцем губы и поднялся из-за стола. — Однако, пора нам в дорогу. Путь предстоит неблизкий, так что жди меня к вечеру.

— Доброго пути тебе, Макар Петрович! — Девушка встала, приняла полотенце из рук солдата и плавным движением забрала точно такое же, невесть откуда оказавшееся у Берёзова.

Она посмотрела на Ивана, и её бездонные ярко-голубые глаза внезапно будто заполнили собой всё вокруг:

— Ступай, добрый молодец, и бейся с ворогами крепко, ибо козни плетут они без устали и вершат дела свои чёрные! Увидишь внучка моего, Валеру, передавай земной поклон. Знаю, сберег он оберег мой, пусть и дальше не расстается с ним. А машина, что дедом ему завещана, дожидается его на месте прежнем, как уговорено было…

Иван хотел было улыбнуться такому повороту сна, по изображение уже затуманилось, скрываясь из виду. Он успел лишь подумать, что его подсознание выдает забавные штуки: девушку лет двадцати с небольшим, просящую передать поклон внуку. Тёплая молочная муть сна нахлынула вновь, прогоняя мысли, и некоторое время Берёзов словно шёл сквозь неё куда-то, совершенно беззаботно и легко, не чувствуя ни усталости, ни земли под ногами.

Через какое-то время сон вновь прояснился. На этот раз Ивану снилось, будто стоит он рядом с солдатом где-то, судя по окрестностям, в Жёлтой Зоне. Чутьё опытного бойца подсказывало, что там, впереди, метрах в трёхстах, затаился враг. Злобный, жестокий, вооруженный противник, уже приготовившийся к бою. Берёзов хотел было предупредить своего спутника, но тот и сам внимательно смотрел в ту сторону. Солдат бросил на Ивана короткий взгляд и произнес: