– Значит, таким как ты и твои родители, тоже надо создавать ячейки настоящего гражданского общества…

– То есть в преддверии будущих обид начинать срочно формировать собственную банду? Из кого? У меня по большей части друзья-приятели очень мирных гражданских профессий – учителя, библиотекари и всякая прочая «вшивая интеллигенция». Письмо в защиту они, конечно, грамотно напишут, но вот чтоб так запросто, на завтрак… Но, положим, я даже сыщу подходящих людей. И что? Чем их занять в свободное от защиты моих интересов время? И мало что занять – их же еще и содержать на что-то нужно. Если я такими средствами не располагаю, значит, они, уже организованные в некое сообщество, начнут зарабатывать сами. Причем догадываюсь чем.

Она лукаво посмотрела. Он кивнул:

– Начнут. Как всегда и бывало. И эти корпорации…

– Да что это за слово вообще?!

– Ладно, сообщества…

– Организованные преступные…

– Не суть. Суть, что именно они всегда делали в России движуху. Власть, как правило, мешала, а сообщества двигали.

– Какие? Какие сообщества?

– Разные. Например, ватаги Дикого поля. Или шайки беглых каторжников.

– Так, понятно. Больше никто, надо думать?

Михаил разгорячился:

– Нет, не надо так думать! Еще казачьи круги. Еще старообрядческие общины. Крестьянские кооперативы…

– Камзолы шили?

– Чаще масло сбывали. Еще рабочие союзы на гвоздильных заводах и интеллигентские кружки инженеров…

– Ах, Россия, которую мы потеряли… До Земских соборов когда дойдем? Самое, что сейчас нужно по нынешнему времени.

– Земские соборы пропустим. А вот советских цеховиков я бы вспомнил. А от них к нам – прямой и единственный шаг…

– Очень хорошо себе представляю: по городам и весям рыщут ватаги братвы под заветами совковых цехов женского белья и атаманов Дикого поля. Ну-ка, где тут не по-нашему? Ща как восстановим справедливость! Мало не покажется!..

Она растопырила пальцы и приняла причудливую боевую стойку. Ученый хихикнул:

– Да, наши крыши – вещь на любителя. Не от хорошей жизни завелись. А теперь прикинь: у них менты-ФСБ-ГУО-ФСО, вся жадная кодла в погонах, а у нас девочки-секретарши и мальчики-менеджеры в очках. Типа, правда безоружной свободы против алчности, лжи и зла. Ах, красиво… Долго бы продержалась?

– А так еще красивее. Хочешь одолеть Саурона, стань им сам…

– Проще сказать: против лома нет приема. Только этого еще никто не отменял. Вот и отработали свой лом. Он свое дело делает. Но не только в этом дело. Есть и самое главное…

– Так-так…

– Именно мы…

– …Которые с цехов и Дикого поля…

– …Создали в России то, чего сейчас ищут и найти не могут всякие великие умы.

– Да? И что же это такое?

– То самое, что в умных книжках называют – гражданское общество. Такое, которое умеет развиваться само, без кремлевского подгона кнутом. Развиваться, делать дело. И, кстати, защищаться. Так что наши конторы – с охранками вместе – считай, гарант российской свободы.

– Еще добавь – демократии.

– Во-первых, это не одно и то же. Ну ладно, упростим. Так вот, демократия чем-то держится, только если ее подпирает масса. А массе этой нужна свобода. То есть опять же возможность делать дело. Для себя и своих. Возможность идти вперед и вверх. В тех же умных книжках это называют социальной мобильностью.

– Брось ты. Читала я все это. Правда, не в умных книжках, а в глупых газетках.

– Не суть. Суть, что таких людей не надо звать на защиту демократии. Они защитят – и уже защитили – ее сами, как нужную им вещь. И эти люди – снова мы…

– Ну, это-то понятно…

– Хорошо, что понятно. Да, мы – новый бизнес. Не олигархи из комсомола и Госплана, а конторы, закрученные пять – семь лет назад.

– Знаешь, я, кажется, тебя поняла. Легко моему папе в тиши домашнего кабинета после работы сидеть и рассуждать о том, что не ценят его творческие потуги в теории свободного предпринимательства… Он, знаешь ли, в Моссовет даже избирался когда-то. Теперь только об этом и вспоминает. А вот как насчет того, чтоб эту замечательную теорию самому в жизнь воплотить, – шиш. Типа, он интеллектуальная элита, ему невместно такими делами заниматься. Зато долго и занудно будет рассказывать о том, как задушили его творческий порыв проклятые бюрократы-консерваторы, недобитые коммунисты и прочие всякие правые. А вот ты, получается, его же свободу и защищаешь. Так?

– Ну, в общем-то, да.

– И все челноки, ларечники – это ж им нужна новая Россия? Только ведь они про демократию и свободу не очень-то, по-моему, думают.

– А они вообще о ней не думают и, по сути своей, – правые.

– Почему?

– Ну как бы тебе объяснить… Вот знаю я одного «новейшего правого». По СССР не тоскует нисколько, даже на расстоянии, – жил в нем и хорошо помнит. Коммунистов раньше яро ненавидел, теперь просто презирает. Всех, кроме Берии, – тот, говорит, деловой человек был. Свободу очень ценит – особенно свободу делать дело. Сбиться в стаю с такими же, как сам, и делать.

– А что, обязательно для дела в стаю сбиваться?

– По-другому толком не получится. А так – дело его, как говорится, живет и побеждает. Поэтому и на политику времени мало, хотя вот предложили ему депутатом стать, не отказался. И поверь, будет хорошим депутатом.

– Как тут не верить…

– Так вот он именно правый: «Помни, как дед учил… Что заработал – твое, хочешь больше – возьми, если можешь… Стой за корешей – себе поможешь». И из России никогда не уедет, хотя забугорную жизнь видел во всей красе. И к нынешней власти у него масса вопросов. Но он знает, как их решать без революции. Потому что на его памяти революция уже победила в начале девяностых. И он сам в ней участвовал. И победил вместе с ней.

– Это ты о себе?

– Нет, о Перстне. Мы с ним в свое время очень близко сошлись. Очень колоритен.

– Расскажи, – попросила Леся.

– А давай поедем ко мне. Посидим, винца выпьем, я тебе и расскажу, – предложил он и неожиданно добавил: – А утром я тебя отвезу на работу.

Сказал и замер.

* * *

С дня рождения он ушел с Настей, уже зная, что сегодня не останется с ней, а отправится искать Лесю. Найдет ее во что бы то ни стало и – именно как сейчас – пойдет гулять по спящей Москве.

А Анастасия никуда не денется. В этом он был твердо уверен.

Два года близости убедили в том, что она прикована к нему прочной стальной цепью, которую может порвать только он сам. А зачем рвать? Теперь, когда он не сомневается в ее любви, теперь, когда он может получать не только потрясающее физическое наслаждение, но и душевное отдохновение с другой девушкой? Зачем от этого отказываться?