Внезапно Сифэн осознала, что у нее есть нечто общее с госпожой Сунь. Наложница стремилась к той же цели, какую судьба приуготовила для Сифэн: она хотела стать Императрицей Фэн Лу. Неужели рядом с Сифэн сидел Шут, враг, о котором предупреждали ее карты? Ей потребовалось огромное усилие, чтобы продолжить спокойно перемешивать грязь, преодолевая ужас оттого, что внутри у нее зашевелилась тварь.

– Список наших врагов растет с каждым днем, – зашептал голос внутри. – Они хотят нас уничтожить. Они мечтают нас сломить.

Сифэн быстро взглянула на госпожу Сунь, хотя та никак не могла услышать эти слова. Тем не менее наложница уставилась на нее проницательным взглядом, и у Сифэн невольно дрогнула рука. На стол брызнуло несколько капель грязи.

Госпожа Сунь сдавила ее запястье своей рукой. Для такой изнеженной, избалованной женщины ее хватка была на удивление сильной.

– Я знаю, о чем ты думаешь. Что, раз мой богатый отец отдал меня в наложницы его величеству и я всю жизнь провела в роскоши, жизнь была ко мне добра и все мне давалось без труда.

– Я не могу себе позволить думать о вас, госпожа.

– Жизнь трудна в этом мире, если ты родилась женщиной, – приглушенно сказала она. – Ты вступаешь в игру, в которой невозможно выиграть. Мужчины устанавливают правила, а нас используют, или же нам приходится карабкаться, стирая в кровь руки, чтобы ухватить жалкие крохи, которые остаются после них. Думаешь, мой отец отдал меня Императору, потому что любил меня? Что он переживал, вырвав меня из материнских объятий? Он бросил меня в эту яму со скорпионами, чтобы они меня жалили, всеми забытую.

Она отпустила руку Сифэн и, взяв салфетку, стала стирать грязь с лица. Постепенно на свет стала появляться ее молочно-белая кожа, как жемчужина, которую освобождают из-под слоя грязи.

– Но у меня было вот это, – она дотронулась до своего лица. – Вот так женщина играет в эту игру. Это делает мужчин слабыми, и они забывают, что должны устанавливать правила. Она становится игроком, а они – пешками.

Сифэн, помешивая кистью в миске с грязью, сама того не желая, внимательно слушала ее слова. В них была правда: ей вспомнился ужас, охвативший ее при виде своей изуродованной щеки.

– Вот почему, цветочек мой, я не должна отпускать тебя от себя. Чтобы защитить тебя.

Или для того, чтобы быть уверенной в том, что я не вырву твой жалкий успех у тебя из рук. Глупая женщина, признающаяся в своей уязвимости. Если, так же как господин Юй, она недооценивает присущую Сифэн силу, она начнет совершать грубейшие ошибки.

– Вы рассуждаете мудро, госпожа, – сказала Сифэн, хотя внутри у нее проснулось страстное желание заполучить мощную жизненную силу, которой, как говорила Гума, наделены такие женщины. Как жаль, что ее нельзя использовать кому-нибудь, кто действительно этого заслуживает. Она вздрогнула, сама не зная: от ужаса или от предвкушения.

– Тебе холодно, малышка? – спросила, заметив, что она дрожит, госпожа Сунь; глаза ее при этом вспыхнули.

Сифэн отрицательно покачала головой. Пускай эта женщина верит, что она ее боится.

– Нисколько. Что еще я могу для вас сегодня сделать?

Вызов брошен.

Наложница наградила ее медлительной зловещей улыбкой.

– О, я, без сомнения, смогу для тебя что-нибудь найти.

Вызов принят.

На смену прохладной весне пришло теплое влажное лето, и однажды утром Сифэн, проснувшись, увидела за окном стену дождя. Сегодня исполнялся ровно месяц с того дня, когда она начала свою изнурительную службу у госпожи Сунь, и, несмотря на обещание наложницы найти для нее замену, ничего не менялось. Не вызывало сомнения, что целью всего, что госпожа Сунь заставляла ее делать, было помучить Сифэн и сломить ее волю: уборка за отвратительной собачонкой наложницы, мытье ее ночного горшка и стирка ее белья после ежемесячных кровотечений.

Сифэн спустила ноги с постели. Не явиться означало бы признание своего поражения, и Сифэн не желала доставлять госпоже Сунь такое удовольствие. Если наложница действительно была Шутом, Сифэн ни при каких обстоятельствах не должна была показывать свою слабость. Ей следовало быть сильной и бдительной и при этом продумать свой план нападения. Она провела рукой по щеке, в который раз убедившись в ее совершенстве, и встала.

– Доброе утро, – произнес тихий голосок, и Сифэн в изумлении посмотрела на Даньдань и Мэй. Было неясно, которая из двух заговорила, потому что они обе были красны как маки.

– Доброе утро, – ответила она, не решаясь сказать больше, чтобы не спугнуть их.

– Вы смеялись во сне, – сказала Даньдань, покраснев еще сильнее.

Сифэн на минуту замолчала. Всю неделю ей снилось, как она убивает наложницу, каждый раз каким-нибудь новым жестоким способом, и потом хоронит ее в змеиной пещере.

– Прошу прощения. Меня мучили кошмары, – солгала она.

– Это не было похоже на кошмар, – сообщила Мэй.

Сифэн пожала плечами и, отвернувшись, заметила нечто, выглядывающее из-под ее подушки. Это была связка черных трав для курений. Может быть, она сжимала ее во сне? Она поспешно засунула ее поглубже под подушку, подальше от посторонних глаз, и у нее в памяти мелькнул обрывок сновидения: тот же монах, которого она видела на фактории, только на этот раз он наблюдал за ней из комнаты госпожи Сунь с бронзовыми зеркалами. Она провела рукой по лицу: во сне рана, полученная ею от Гумы, вернулась во всем своем кровавом великолепии.

Под непрекращающимся дождем она поспешила на утреннюю молитву, а затем направилась в банкетный зал, где двое евнухов устанавливали в светильники новые восковые свечи, чтобы обозначить начало часа. Она увидела сидящего в одиночестве Кана, сердито поглядывающего на стол, за которым веселые евнухи играли в свои игры. Каждый раз, когда один из них катал пару каменных фишек, они взрывались стонами и радостными криками.

Кан воткнул ложку в кашу.

– У них сегодня ежемесячный выход в Императорский Город. Избранная кучка отправляется на рынок, чтобы закупить шелка и пряности. Меня, конечно же, никогда не выбирают, хотя я лучше их всех разбираюсь в шелках.

– Ну что же ты сидишь и ждешь? Почему бы тебе самому не попросить, чтобы тебя взяли с собой?

– Я сто раз просил, – возразил он. – Еще до того, как ты здесь появилась, и они мне ответили, что я – позорище, от которого воняет мочой.

Сифэн подняла брови; она знала, что многие евнухи страдают недержанием мочи. Это было неприятное последствие произведенной над ними операции, особенно если кто-то из них по несчастью попадал в руки неопытного хирурга.

– Это оскорбление прежде всего можно отнести к господину Юю, – не подумав, сказала она, вспомнив тяжелый запах, исходивший от старшего евнуха, и Кан разразился громким хохотом.