Если я положу на тарелку отца кусок окорока, купленного специально для меня, он сначала откажется, но потом все-таки съест. Он, кстати, подметает все, что остается от обеда. Мама мне всегда говорит: «Если не можешь доесть, оставь на тарелке, папа сегодня вечером съест». Если еда остается после ужина, то ее убирают в холодильник, а на другой день за обедом ставят перед отцом.

Они ни в чем не нуждаются, такая жизнь их вполне устраивает. Если бы я попытался изменить их привычки, я бы не сделал их счастливее. Напротив. Нельзя ущемлять в человеке чувство собственного достоинства, надо понимать, что каждый живет в соответствии со своими мерками. Они провели вместе почти сорок лет, прекрасно изучили друг друга, причем отношения между ними очень деликатные. После долгих лет, прожитых вместе, у них сложились особые взаимоотношения, я должен только стараться не вмешиваться в них.

У них выработалось сугубо практичное отношение к вещам и еде. Для них еда не удовольствие, а обыкновенная пища. Те же вещи они покупают только в зависимости от их назначения, эстетический вкус при этом не играет никакой роли. Они, например, ни за что бы не купили дорогую ручку, они даже не в состоянии понять людей, которые это делают. «Достаточно того, что она пишет. Зачем тратить лишние деньги? Зачем идти смотреть фильм в кинотеатре, если его все равно через год покажут по телевидению? А зачем нам платные телеканалы, мы смотрим то, что показывают по обычным…»

Их жизнь подчинялась привычкам и неизменному распорядку дня. Теперь, когда они вышли на пенсию, они внесли в нее только небольшие изменения. Например, когда мама по утрам уходит за покупками, она оставляет спящему еще отцу записку. «Я ушла в магазин. Я принесу тебе твою газету». Кофе они всегда готовят на плите, так что отцу надо всего лишь зажечь газ. Записки для этого не требуется, потому что это уже давно заведенное правило. Раньше, когда у них был бар, она ставила турку на плиту еще вечером. Свою первую чашку кофе отец предпочитал сварить в турке, потом в баре он уже выпивал вторую. Теперь, помимо кофе, она оставляет ему на салфетке таблетки от давления и диабета, словно это конфеты, которые принес ночью Дед Мороз.

Меня всегда умиляли мамины записки. Эти записки были маленькими знаками внимания, которыми они обменивались между собой и пронесли через всю жизнь, а я ни одной женщине так и не сумел доставить этого маленького удовольствия. По крайней мере, до сих пор.

Моя мама мало изменилась, после того как вышла на пенсию. Она продолжает заниматься домашними делами, у нее появилось больше времени на хождение по магазинам, теперь она может дольше кружить по центру города, но, в общем-то, ее не пугает избыток свободного времени. Бар не отнимал у нее слишком много внимания, она была больше матерью и женой, и продолжает оставаться ими. Ее отличает внутреннее спокойствие, возможно, потому что от жизни она на слишком многое не рассчитывала, она и не была сильно разочарованной.

Отец же сейчас производит впечатление беспокойного, суетного человека, его мучает ощущение того, что он многое упустил, многого не успел. Нелегко в одночасье перестроить свою жизнь, когда прежде ты все время должен был гнаться за ней. После того как он годами только и делал, что работал, у него вдруг появилась бесконечная уйма свободного времени, и он не знал, как им следует распорядиться. В первые дни после выхода на пенсию он был скорее похож на сумасшедшего: каждые два дня переставлял горшки с цветами на террасе, белил и красил стены, ограды, полки, чинил велосипед, пилил доски, приколачивал, сверлил. Он постоянно жаловался и что-то бурчал себе под нос. Мне об этом рассказывала мама. Зная свою мать, я понимал, что если уж она делилась со мной своими опасениями, значит, ей на самом деле стало тяжело с ним ладить, потому что мама всегда была удивительно скрытной женщиной. Она сказала, что его теперь ничто не устраивает и все раздражает: на дороге он бесконечно сигналит, потому что никто, кроме него, не умеет водить машину, если в доме ведут какие-нибудь ремонтные работы, то он ворчит, что работают ремонтники из рук вон плохо. Он упрекает ее за то, что она постирала его брюки, они, на его взгляд, были еще чистыми, жалуется, что даже на минуту нельзя оставить вещи без присмотра, как их тут же отнесут в стирку.

Со временем он угомонился. У него начался новый период, когда он успокаивался, усаживаясь перед телевизором. Так мамаши сажают своих маленьких детей перед экраном, когда у них много других дел. Каждый раз, когда я приезжал домой, я находил его перед телевизором. Он сидел с видом человека, ожидающего своей смерти, потому что ему кажется, что он никому больше не нужен. В немногих словах, которые мне удавалось из него вытянуть, звучали усталость и смирение. Постоянное раздражение последнего времени явно спало, возможно, благодаря таблеткам, которые он начал принимать.

Его больше, чем реальная жизнь, увлекала жизнь, которую показывали по телевизору. Телевизионная программа повлияла и на распорядок дня его новой жизни. Телевизора на кухне у них не было, поэтому из-за своего увлечения сериалом о расследованиях немецкого сыщика, ему приходилось садиться за стол раньше обычного. Составитель программ телеканала в начале года устанавливал время обеда моих родителей. Как-то я предложил ему поставить на кухне маленький телевизор, так он мне ответил:

– Телевизор на кухне ни к чему. Я до этого еще не докатился.

Когда отец впал в зависимость от своих сериалов, я подарил маме новый телевизор, потому что вкусы у них разные и ей всегда приходилось приносить себя в жертву, отказываясь от своих любимых передач. А телевизор в спальной комнате был в ее полном распоряжении. Теперь один после ужина усаживался в кресло в гостиной, а другая уходила в спальную комнату, но перед этим обязательно клала перед ним лекарство от давления, надеясь, что он не забудет выпить таблетки. Мама в своей комнате смотрела телевизор молча, а у отца, наоборот, появилась привычка комментировать действие, он фыркал, негодовал, иногда даже спорил с героями фильма. Сериалы помогали ему избавиться от излишнего раздражения. Мама говорила, что часто слышала, как он разговаривает с телевизором. Впрочем, надо сказать, он и не расставался с этой привычкой: помню еще в детстве, когда мы сидели за столом, а на экране в новостях появлялся презираемый им политик, он тут же, с набитым ртом начинал нападать на него.

Мои родители сейчас живут тихо, спокойно, не изменяя своим привычкам, и мне никак не удается уговорить их съездить куда-нибудь. Отец говорит, что никуда не поедет из-за денег, но на этот раз деньги тут ни при чем, это просто отговорка. По-моему, они не хотят путешествовать, потому что для них любая поездка кажется вещью немыслимой, событием, которое неизбежно нарушит их устоявшиеся привычки. Им страшно, им и так хорошо живется дома с его налаженным бытом, там они чувствуют себя в безопасности. Они не ходят даже в рестораны, не считая приглашений на свадьбы или на первое причастие, но и тогда мама часто ходит туда одна.

Когда по телевизору они смотрят передачи о летних каникулах с картинами переполненных пляжей и громоздящимися друг на друге отдыхающими, у них вырывается одна и та же фраза: «Люди сошли с ума. Оставались бы лучше дома, там же нельзя отдыхать!» В другой раз, когда показывают, как люди, спасаясь от августовского зноя, суют головы в городские фонтаны, они говорят: «Что им дома не сидится, все стали как сумасшедшие». Слово «сумасшедшие» у них не сходит с языка. Особенно, когда они говорят на диалекте.