– Я ничего не знал об этом.

– Ты рад, что в нашем роду был преступивший закон самурай, совершивший сеппуку?

– Но как Хираока Такити относился к тому, что его тесть был человеком, объявленным вне закона? – вместо ответа спросил я.

Ётаро засмеялся.

– Я никогда не был столь безрассудным, чтобы задавать ему подобные вопросы. Мой отец не принадлежал к числу анархистов, но внешне он чем-то напомнил мне Осио. У Такити был зеленоватый цвет лица, как у человека, страдающего заболеванием легких, он был всегда серьезен и лишен чувства юмора. Кстати, Осио ведь тоже служил в городской страже и прославился своими гонениями на христиан, преследованием коррумпированных буддистских монахов и муниципальных должностных лиц. А мой отец заработал себе недобрую славу безжалостной эксплуатацией того самого бедного народа, ради которого Осио пожертвовал своей жизнью. Эти столь несхожие люди – непоколебимый идеалист и узколобый реалист – являются близнецами, на которых зиждется модернизация Японии. Помню, как отец сказал мне однажды: «Современная Япония похожа на крепкую рисовую водку, которую, согласно древним хроникам, изобрел озорной бог Сусаноо. Осио был первым, кто отведал этот напиток старьевщиков. А теперь мы все напились им допьяна».

Я понял, что он хотел этим сказать. Режим Токугавы на протяжении двухсот лет предписывал политику строгого изоляционизма, в недрах которой и зародились ростки модернизации и выросла новая порода людей. Мой отец пережил первую стадию самурайского капитализма. Возможно, этот термин покажется тебе странным, но речь идет вот о чем: Токугава всегда восхваляли в качестве доблести неприятие самураями торгашеских идеалов, основывающихся на алчности. Но подобные взгляды со временем устарели и превратились в жалкое лицемерие. В действительности же двухсотлетняя эпоха сегуната, на протяжении которой в стране царил мир, полностью лишила самураев их традиционной функции, они перестали быть воинами.

Вследствие этого утвердился культ бусидо. Бусидо можно рассматривать как своеобразный способ поддержания чувства собственного достоинства в мирное время, когда меч не вынимают из ножен. Бусидо как система взглядов и правил поведения самурайского сословия обеспечивало их верность сегунам и служило идеальной защитой режима Токугавы, гарантией его стабильности. Одновременно мирный период жизни таил в себе семена саморазрушения режима бокуфу. Усмирение самурайского сословия, на котором зиждился этот режим, в конечном счете привело к гекокуё, свержению находящихся наверху старших находящимися внизу младшими. То, что меч не заржавел в ножнах за долгие годы бездействия, можно было доказать только одним способом. И к нему прибегли умные молодые самураи скромного происхождения. Они стали брать в жены девушек из семей богатых торговцев. И это происходило в течение всего переходного периода – столетия, названного «Перед рассветом». Ты понимаешь, о чем я говорю? Так что же модернизировали модернизаторы эпохи Мэйдзи, ответь мне? Но только не прибегай к ханжеским штампам школьных учебников!

– Боюсь, я могу ответить на твой вопрос лишь с их помощью, – честно признался я.

– Ну, хорошо. Допустим, на реставрацию Мэйдзи можно взглянуть и с такой точки зрения. В этот период была упразднена власть феодалов, земли и народ возвращены императору. Реформы шли от имени Его величества, но фактически проводились централизованным, ориентированным на Запад правительством, которое возглавляли олигархи, бывшие самураи. Они понимали, что конец феодальной системы будет означать ликвидацию самурайского сословия и создание армии на основе всеобщей воинской повинности. Реформаторы эпохи Мэйдзи были проницательными людьми. Они добивались консолидации нации и укрепления лояльности народа государству, упрощая его систему, сводя ее к общему знаменателю. Сначала они «самураизировали» новую императорскую армию, а потом в кратчайшие сроки провели реформу образования, в результате которой население усвоило идеалы конфуцианства. Правила поведения и кодексы чести, которые прежде были привилегией меньшинства – верхушки феодальной иерархии, теперь стали всеобщим достоянием.

Это означало, что любой гражданин, служивший в армии, де-факто становился самураем и должен был действовать как самурай. Любой образованный человек становился верным слугой императора и обязан был исполнять перед ним свой долг в соответствии с патриархальными требованиями конфуцианского учения. Но истинные бывшие самураи стали теперь предпринимателями, основателями дзайбацу, наших финансовых и индустриальных концернов. Чтобы минимизировать риск негативных последствий индустриализации, проведенной по западному образцу, и быстро модернизировать страну, идеологи реформ эпохи Мэйдзи феодализировали все население. Таким образом народ можно было держать под государственным контролем. Наша современная система занятости, участия в промышленном производстве является продолжением феодализированной системы, сложившейся в эпоху Мэйдзи, и гарантирует зависимость тех, кто извлекает из нее выгоду.

– Другими словами, ты хочешь сказать, что Реставрация Мэйдзи по существу ничего не реставрировала? Это была простая модернизация порядков, сложившихся еще при сёгунате?

– Вывод напрашивается сам собой, – сказал Ётаро, беря белую фишку для игры в го.

– Все это кажется мне удручающе нелепым.

Нестандартные взгляды Ётаро изумили меня. Все, что он говорил, звучало странно, но убедительно. В его словах действительно ощущался «аромат жизни», как он выражался. Мне пришла в голову мысль, что весь этот исторический экскурс Ётаро каким-то образом прочитал на доске для игры в го, но я, как ни напрягался, не мог разглядеть закодированного послания в россыпи камешков. У меня разболелась голова от напряжения и громких стенаний Нацуко, похожих на вопли фурий, античных богинь мести, которые сводили с ума нарушителей нравственных устоев. Ее мир постепенно умирал, изводя себя криком, в то время как мир Ётаро казался мне все более реальным. В нем я мог воплотить свои амбициозные мечты. Однако нельзя сказать, что мне нравился этот новый практичный мир, исполненный цинизма. Более того, он пугал меня. Я тосковал по четырем стенам комнаты Нацуко, которая все более утрачивала для меня реальность, отступая за дымку тумана и постепенно превращаясь в прошлое.

– Одного я никак не могу понять, – снова заговорил я, – какое отношение имеет благородная неудача Осио, пытавшегося воплотить в жизнь свои чистые идеи, к модернизации, начатой его преемниками? Он являл собой пример доблести, чуждой идее современного прогресса.

– Разве ты не чувствуешь, что в глубине амбициозных устремлений всех модернизаторов кроется тайная тяга к регрессу? Причем эта тяга характерна не только для наших модернизаторов эпохи Мэйдзи. Всякая модернизация в основе своей архире-акционна, поскольку всегда стремится к упрощению и тем самым вызывает непримиримые противоречия. Ты не понял главного. Цели Осио, какими бы чистыми и возвышенными они ни казались, были глубоко спекулятивными. Он кинул кости, не собираясь ни проигрывать, ни выигрывать. И чего же он добился? Такой ход в игре всегда имеет самые непредсказуемые и дикие последствия. Люди моего поколения являются представителями второй стадии самурайского капитализма. Его можно назвать спекулятивным, поскольку он мало похож на свой прототип – все следы самурайского сословия отошли в нем в прошлое, в область мифологии. И все же, все же… Мы вступили в третью, решающую, экспансионистскую стадию капитализма. Вот куда привел нас Осио, кинувший когда-то кости! Его первоначальная цель кажется нам теперь далекой, но последствия его деяний мы ощущаем на себе. Скоро мы узнаем, придут ли к соглашению старший и младший участники игры.