– Пока жив, – произнес Блинов с трагической, но очень выверенной интонацией. – Жене сообщили?

– Маргарита Леонидовна приедет вместе с Александром Леонидовичем и Петром Виленовичем. Вы не волнуйтесь, они знают, что вы не при смерти. Слава богу, что все так обошлось, Владимир Анатольевич. Ребят ваших, конечно, жалко.

Он повернулся к Сергееву, посмотрел на него уже без служебного выражения лица, но с явным уважением.

– Вы Анатольевича из тачки вытащили?

– Было дело, – сказал Сергеев. – Откуда знаешь?

– Гаишники прояснили – они около забора прыгали, пока «мерс» разгорался. Вас видели, как вы шефа из салона выдираете. А потом, когда ё… – он покосился на Блинова, словно тот был институткой или барышней на выданье и материться при нем было грешно, и поправился, – ну, когда тачка рванула, они увидели, как вы летите в обнимку, и подумали, что все – конец.

– Он, Васильевич, не только меня из салона вытащил, – вмешался Блинчик, – если бы не он, гореть бы мне от первого выстрела. Он сообразил, что будут стрелять, и успел скомандовать. И руль, когда Сашу убило, он перехватил. Если бы не он, меня бы с вами уже не было.

Может быть, Сергееву показалось, а вполне возможно, и нет, но мысль о том, что Владимир Анатольевич мог покинуть этот прекрасный мир, не вызвала у Васильевича должного приступа ужаса и неконтролируемой скорби. Вполне объяснимая реакция профессионала, который служит другому хозяину, но знает правила игры. И эта сдержанность реакций внушала Михаилу уважение к гостю: быть слугой и быть слугой двух господ – разные вещи.

– Счастлив ваш Бог, Владимир Анатольевич! – он еще раз внимательно посмотрел на Сергеева и едва заметно кивнул, как свой своему. – Ребят я отдал в распоряжение Толику. Хорошие ребята. Потом, как ряды пополните, отдать не забудьте. Насчет Саши и Рубена с командой – мои соболезнования, еще раз.

– Спасибо тебе, Васильевич, – сказал Блинов. – И за ребят, и за заботу.

Искренне так сказал, веско – так отец-генерал говорит уцелевшим солдатам после тяжкого боя слова благодарности. Сказал, заставив одной интонацией вытянуться во фрунт Васильевича и очередной раз поразив Сергеева неожиданностью реакций и многогранностью натуры. Блинчик был действительно лидером, человеком, умеющим и любящим управлять, – это был дар природы. Казалось, еще секунда – и склонятся знамена, взорвутся грохотом полковые барабаны, и на легкий пиджак Васильевича сухая, изящная рука навесит орденскую ленту, и грянет в тысячу глоток троекратное «ура».

«Хорош, – подумал Михаил, – ох как хорош. Вот теперь понятно, что сделало тебя, выпивоху и женолюба, величиной на политическом небосводе. Не ум, не обаяние, не внешность – вот это умение сказать то, что нужно, и так, как нужно, и в нужный момент, заставив окружающих думать и чувствовать в унисон. То, что называется новомодным словом „харизма“. Редкое явление во все времена, так как осмыслению и пониманию сути не подвержено».

Из коридора послышался шум, загудели несколько встревоженных мужских голосов. Приглушенный дверью до полной невнятности, стал слышен голос женский – раздраженный и резкий по тону. За стеной что-то с грохотом упало. Шум голосов перешел в разговор на сильно повышенных тонах. Васильевич, подняв брови, выпал из-под очарования Блинчиковых обертонов и пробкой вылетел в коридор.

Дверь палаты распахнулась, пропуская Васильевича наружу, а звуки – вовнутрь, и Сергеев услышал родной женский голос, посылавший кого-то к бениной матери.

«Вика», – подумал Сергеев ласково.

– Руки убрал, на фиг! – раздалось со знакомой хрипотцой. – А не уберешь, тебе их лично Блинов и выдернет!

– Да нельзя туда, – бубнил кто-то из бодигардов, – не положено!

– Руки убрал, я сказала! Телок в хлеву будешь за вымя тягать! Кому не положено?! Мне не положено?!

– Да я не тягал! Не трогал я! Чего вы наезжаете?!

И с огромной радостью:

– Валерий Васильевич, ну хоть вы объясните женщине, что сюда нельзя!

– Руки убрал! Слава богу! Валера! Они вдвоем там?

– Доброго дня, Виктория Андроновна!

– Какая баба! – сказал Блинчик с неподдельным восторгом в слабом голосе. – За что тебе, Умка, так везет? И коня, и в избу, и на охраняемый объект! Сергеев, ну поделись, как тебе это удалось?

Вика в палату не вошла, а вбежала: встрепанная, почти без косметики, в синих джинсах и трикотажном свитерке. Похожая больше на старшекурсницу, чем на акулу пера.

Васильевич только заглянул в дверь, оценил обстановку, правильность принятого решения и тут же ретировался.

Увидев распятого на вытяжках Блинова и лежащего на соседней кровати в позе Тутанхамона Михаила, Плотникова нащупала стул, стоящий у стены, и уселась на него, чуть сгорбившись, опустив сумку между широко расставленных коленей.

Взгляд у нее был не самый дружелюбный.

– Сукин ты сын, – сказала она устало. – Негодный сукин сын!

Было неясно, к кому, собственно, она обращается, – мужчины переглянулись.

– Весь Киев гудит – на Бориспольском перестрелка. Куча погибших. Кто говорит – пять человек, кто говорит – десять. Но все говорят, что живых нет.

Она подняла глаза на Блинчика.

– На тебя все газетчики уже некролог готовят. – А ты, – сказала Вика Сергееву, – ты позвонить мог? Ты что, не понимаешь – я думала, что тебя уже нет?! Почему? Почему тебе и в голову не пришло позвонить?

– Вика, – произнес Сергеев примирительно, – да как бы я тебе позвонил? Я полчаса назад еще был без сознания!

– Виктория, – вмешался Блинов, – Умка правду говорит! Я понимаю, что ты волновалась. Тебе от Сидорчука позвонили? Ты, вообще, откуда знаешь, что мы здесь?

Плотникова посмотрела на него, как на предмет обстановки, и опять перевела взгляд на Михаила.

– Ты хоть цел?

– Относительно. Могло быть хуже.

– Да цел он, цел, – опять встрял в разговор Блинов со своим страдающим голосом, – успокойся.

Но на него не обратили внимания.

– Я думала, что ты погиб.

Она встала и, подойдя к его кровати, склонилась над Сергеевым так, что ее челка почти касалась его лица.

– Я живой, – сказал Сергеев.

– Я вижу. Я испугалась. Я испугалась, что ты ушел не попрощавшись.

– Я не хотел тебя будить.

– Глупый, я не то имела в виду.

Она прикоснулась губами к его лбу. Дыхание было теплым, словно дуновение летнего ветра.

– Мог бы выйти, вышел бы, – проворчал Блинчик со своей кровати и грозно загремел растяжками. – Устроили тут нежности! Я вам что, статуя Командора?

– Если честно, – сказала Плотникова, не поворачивая головы, – ты сейчас больше похож на гипсовую статую девушки с веслом из парка культуры и отдыха.