Ветеринария на данный момент — это ЕДИНСТВЕННАЯ медицинская дисциплина, которая НЕ ставит своей задачей сохранение жизни и здоровья пациента.

От этого общего, научно-практического подхода, который уже кристаллизовался, — происходит и то удивительное снисхождение ветеринарии вообще к любому человеческому скотству в отношении лошади. От этого же «заговор молчания» о травматическом предназначении любого вида лошадиного железа, о пыточности принятых в спорте спецсредств, о противоречии ВСЕХ нормативов спорта анатомии и физиологии лошади.

Нравственность, человеческая нормальность, умение сострадать пациенту и ненавидеть болезнь и ВСЕ ее причины — предполагаются как непременная составная часть профессии врача.

Где и как ветеринарным врачам ампутируют эти качества?

Известно, что без этих нравственных составляющих медицина становится чудовищным оружием против жизни, здоровья и цивилизации.

Вспомним многочисленные преступные медицинские эксперименты в Дахау, Ревенсбрюке, Освенциме и других концлагерях фашистской Германии. Их делали, между прочим, не пожарные, не солдаты, не прачки.

Их делали врачи. Применяя все самые передовые медицинские технологии.

Я понимаю, сколь обидно и больно читать эти строки тем тысячам прекрасных, человечных, добрых, нормальных людей, которые стали ветеринарными врачами и которые вынуждены играть «по правилам», принятым в сегодняшней ветеринарии.

Проблема этих людей — простая человеческая робость. Забитость. Зависимость.

Но и некоторые врачи, приписанные к СС и СД, тоже по ночам лили слезы, писали покаянные дневники, а утром шли обслуживать газовые камеры и преступные медицинские опыты.

В сухом осадке тщательное изучение «Робинсона», к сожалению, ничего, кроме ужаса, вызвать не может. Ветеринары, полностью имея представление о преступности конного спорта, молча, покорно согласились на роль обслуживающего персонала при концлагере конного спорта.

Понятно, что вся эта узаконенная подлость, это пренебрежение призванием и человечностью — все это до плеяды настоящих звезд ветеринарии, до первых настоящих бунтарей.

До появления настоящих ученых, которые просто в силу того, что они — НАСТОЯЩИЕ, — подлецами быть не смогут.

А они уже появились.

И нетрудно предсказать логику развития событий.

Уже сейчас, таясь от преподов и деканов, студенты ветвузов копируют и передают друг другу труды докторов Роберта Кука и Хильтруд Штрассер, как когда-то в СССР тайком копировали и читали Солженицына.

Можно быть абсолютно уверенным в том, что достаточно скоро гарантирован массовый нравственный мятеж ветеринарных врачей, который должен быть поднят в этой профессии и который непременно будет поднят, когда роль обслуги газовой камеры спорта станет, наконец, омерзительна всем честным и добрым людям, избравшим эту профессию и видящим ее смысл в битве с болью и злом. И в победе над ними.

Публикуется по: Nevzorov Haute Ecole. № 1 (7), 2008

Где ты была сегодня, Киска?

У королевы, у английской!

Что ты видала при дворе?

Видала мышку на ковре!

Этот милый стишок очень годится не только для характеристики данной книги Шеффера, но и для вообще всего т. н. этологического направления.

Этология откровенно пользуется тем, что существует на самой глухой и нехоженой окраине науки, куда мало кто заглядывает.

Прежде всего по причине редкой удаленности этологии от основных в современной науке вопросов.

Большие клинки современного научного интеллектуализма блещут и звенят в других, более обжитых и популярных областях, скрещиваясь то по поводу теории Большого Взрыва, то за нанотехнологии, то дорубают в самую мелкую лапшу креационистов.

Этология, с ее некоторым сельхозколоритом, безнадзорная и декоративная, тихонько прозябает на своей дальней окраине.

Ее печальные труды никогда не подвергаются даже поверхностному пощипыванию критики, а уж глобальных, научно-интеллектуальных погромов и поджогов в ее тихой провинциальной обители — и вовсе никто и никогда не устраивал.

А зря.

Этологи родили незамысловатую теорию, заключающуюся в возможности изучения поведения и психологии лошади через набор очень примитивных, очень первобытных проявлений лошадиной природы, через т. н. табунные ритуалы, через т. н. социальное поведение лошади в ее «родной» среде.

Эти самые примитивные внешние проявления, порожденные дикостью и жестокостью табунной среды, этологи обозначили как «лошадиный язык».

Хотя с точки зрения любого научного метода термин «язык лошадей» в данном случае является катастрофически ложным.

К примеру: перед вами книга, которая, предположим, называется «Французский язык».

Открываете книгу, а там, на 330 страницах, подробное описание того, как французы пукают, икают, рыгают, храпят, сморкаются, чешутся, стонут, кряхтят, плачут, жуют, опорожняются, сопят, зевают, всхлипывают, шмыгают носом, визжат, гримасничают, смеются и чавкают.

И все это, по мнению автора книги, и есть «тот самый французский язык», только по той причине, что это делают французы и что все эти движения и звуки есть некое выражение их физиологического состояния и эмоционального настроения.

Причем определенная, строго формальная, опасно граничащая с чистой софистикой внешняя логика в этой уверенности все же есть.

Действительно, если один француз громко пукнет, то другие французы, скорее всего, рассмеются или сморщатся. Некая (причем отчетливая и яркая) реакция и на звук, и на само действие — будет налицо.

Один француз сделал — другие поняли и отреагировали.

Применив шефферовский этологический метод, вы непременно и неизбежно обречены будете считать пуканье неким, возможно, очень важным элементом французского языка.

Примерно то же самое делает Шеффер в своей книжке. Берет простейшие, низменные лошадиные проявления, слегка систематизирует их — и предлагает в качестве личностно-психологического портрета некоей обобщенной лошади.

Даже не намекая, что над всем этим первобытным поведенческим фундаментом, который является характерным совсем не для лошади, а практически для всех видов млекопитающих, существует гигантское и совершенно уникальное эмоционально-психологическое здание, которое, собственно, и есть лошадь, но которое этология почему-то не рассматривает вообще, брюзгливо отмахиваясь от его существования словом — «дрессировка».

Возможность вывода о «лошадином языке» на основании «табунного поведения» мы еще рассмотрим чуть ниже, сейчас все же стоит закончить с характеристикой т. н. этологии и этологов.